Марк Фабий Квинтилиан: о воспитании оратора. Квинтилиан

Марк Фабий Квинтилиан (35 - 96 гг.) - оратор и теоретик ораторского искусства, крупный представи­тель педагогической мысли. В течение 20 лет он со­держал риторскую школу, которая пользовалась ши­рокой известностью в Римской империи. В своем ос­новном и единственном труде, дошедшем до наших дней, «Наставление в ораторском искусстве» Квинти­лиан сформулировал основные методы и приемы ора­торского мастерства, раскрыл вопросы воспитания будущего оратора. Разрабатывая вопросы воспитания будущего оратора, он коснулся ряда педагогических проблем, получивших широкий отклик в педагогике XVI - XVIII вв. В этой книге дана характеристика тру­дов многих греческих и римских поэтов и прозаиков.

В своей работе Квинтилиан определял риторику как «науку хорошо говорить». Риторика, по его мнению, есть искусство, которое складывается из природного дара и упражнения в красноречии. Квинтилиан ставит перед оратором три основные цели: научать, возбуж­дать и услаждать слушателей. Добиться же этой цели помогут оратору способность правильно выражать свои мысли и искусное произношение.

Квинтилиан выступал сторонником общественно­го воспитания детей. Ему принадлежала прогрессив­ная мысль о том, что все дети являются сообразитель­ными от природы и нуждаются только в правильном воспитании и обучении с учетом их индивидуальных особенностей.

«Тупые и не поддающиеся учению умы появляют­ся столько же против законов природы, как и всякие другие уроды и чудовища в физической природе, но таких бывает очень мало. Доказательством этого слу­жит то, что дети подают иногда блестящие надежды, которые потом, с годами исчезают; следовательно, не

природа виновата, а недостаток воспитания служит тому причиной. Я согласен, что один имеет более ума, чем другой; это доказывает только, что один может сделать больше другого, однако не найдешь никого, кто бы не достиг чего-нибудь прилежанием...»

Квинтилиан был сторонником раннего (до 7 лет) воспитания детей («...ни одного времени в жизни чело­веческой не следует отпускать без внимания», «...сколь­ко времени выиграется в детстве, столько сбережется для юношества»). При этом он находил нужным пре­дупредить об излишне раннем развитии детского ума («Скороспелые умы, как преждевременные плоды, почти никогда вполне не созревают»), о необходимой последовательности и доступности обучения детей («Как небольшие и с узким горлом сосуды не могут принять много воды зараз, а наполняются постепенно, капля за каплей, так же следует судить и о детских умах: что превосходит их понятия, то не пойдет в их ум, еще мало способный к усвоению знаний») 1 .

Квинтилиан придавал большое значение развитию речи ребенка с раннего возраста. Изучение языка и музыки, по его мнению, способствует выработке хоро­шего произношения, улучшает стиль речи, делает ее более выразительной.

Квинтилиан обращал внимание на необходимость правильного речевого окружения ребенка, на своев­ременное устранение у него дефектов звукопроизно-шения. Он писал: «...прежде всего надо смотреть, что­бы кормилицы не имели дурного выговора или испор­ченного наречия... Хотя более всего надлежит уважать в них нравственность, однако нужно, чтобы они и го­ворили чисто. Дитя слышит свою кормилицу прежде всех, и по ее речам свои слова произносить старает­ся... Итак, надобно смотреть, чтоб дитя, в нежном воз­расте, не приучался к такому выговору или наречию, от которого отучать после будет нужно».

В другом месте мы читаем, что необходимо, «во-первых, исправлять недостатки в произношении, чтоб слова выговаривал ребенок явственно, чтоб каждой букве давал свойственный ей звук. Есть буквы, кото­рые мы или очень слабо, или очень крепко произно­сим; иные недовольно твердо, и переменяем их на другие, мягчайшие и с ним сродство имеющие; как-то: вместо буквы р (р), которую и Демосфен с трудом про­износил, слышится у нас X (л), как в латинском, так и в греческом языке; также с (к) и t (т) умягченно пре­вращаются в g (г) и d (д). Равно не должен учитель тер­петь, чтобы буква s (с) часто и с некоторым жеманством была слышима; наблюдать, чтоб слова выговариваемы были не гортанью и в пустоте рта отзывались... Еще должен он стараться, чтоб дети договаривали после­дние слоги...».

Приводимые выше высказывания Квинтилиана затрагивают целый ряд вопросов, имеющих непосред­ственное отношение к логопедии. Читая Квинтилиана, следует обратить внимание на то, что в слово «произ­ношение» он вкладывал несколько иной, более широ­кий смысл, чем сейчас принято под этим термином понимать. Если сейчас мы называем произношением чисто фонетическую сторону речи, способность пра­вильного произношения звуков, то Квинтилиан под этим термином имел в виду и выговор, и голос. (Как он сам писал об этом: «произношение состоит из двух частей: голоса и движения»).

Таким образом, Марк Фабий Квинтилиан в своих педагогических сочинениях выступал сторонником общественного воспитания детей с раннего возраста, последовательного и доступного обучения детей. Важ­ными являются его указания на то, что почти все дети от природы достаточно сообразительны и нуждаются только в воспитании, что обучению и воспитанию под­даются все дети без исключения.

Квинтилиан также сторонник раннего развития речи у детей. При этом он указывал, что изучение язы­ка и занятия музыкой способствуют у них хорошему произношению, стилю речи и ее выразительности. Рекомендовал следить в процессе воспитания детей за их ясным, правильным звукопроизношением; указывал на значение речевого окружения для формирования правильной речи у ребенка; говорил о некоторых воз­можных дефектах фонетической стороны речи у ре­бенка и дал практические советы для их предупрежде­ния и устранения.

Московский институт экономики

менеджмента и права

Факультет Экономика и финансы

Кафедра Бухгалтерский учет, анализ и аудит

Доклад

По дисциплине Риторика

Тема: Марк Фабий Квинтилиан «воспитание оратора»

Выполнил: Студентка Тамбовцева Е.А.

Группа ЭСс 1.1/0-10

Проверил Митин А.В.

Москва 2010 г.

Знаменитый римский ритор Марк Фабий Квинтилиан (35 - 100 г. н.э.) – автор самого обширного античного учебника „Риторические наставления" написавшего в двенадцати книгах. Труд Квинтилиана строго продуман. Он систематизирует все накопленные к его времени знания по искусству оратора и обобщает собственный опыт преподавателя риторики и судебного адвоката. В этой работе философ отмечает, что труд оратора обширен и разнообразен, и никогда о нем не сказано все, тем не менее, он попытается изложить из традиционных правил самое лучшее, а кое-что неважное изменит, кое-что добавит или отбросит.

Квинтилиан рисует образ идеального оратора, продолжая разрабатывать эту тему вслед за Цицероном: "Итак, да будет оратор таков, чтоб его по справедливости можно было назвать и мудрецом; не только совершен во нравах (ибо сего, по мнению моему, хотя другие иначе думают, еще не довольно), но совершен и во всех знаниях, во всех качествах, потребных для красноречия".

В этой книге Квинтилиан рассказывает о воспитании будущего оратора. Будущего оратора должны воспитывать с детства, на него влияет окружение (кормилицы, родители, дядьки), учителя, которые должны хорошо учить. Эта книга содержит методические рассуждения об учении в детском возрасте: учение должно быть забавою, ребенок сознательно должен запоминать материал, заниматься чистописанием и чтением вслух. Речь должна быть правильна, ясна и красива. Для этого необходимо изучать грамматику и образцовых ораторов, поэтов, прозаиков, затем переходить к собственным сочинениям. Будущий оратор должен знать очень много, в том числе философию, музыку, геометрию, произношение. Вторая глава посвящена методике работы учителя, в частности говорится о системе упражнении, даются рекомендации для чтения художественных произведений и речей известных ораторов. „Следует ли жестко придерживаться риторических правил?" - спрашивает Квинтилиан. Он считает, что оратор не должен почитать риторические правила за непременные законы. В правилах может многое изменяться сообразно делу, времени, случаю и обстоятельствам. Квинтилиан отходит от принятой до него в риторике жесткой регламентации построения речи. Правила являются лишь руководством к действию, но не догмой, они не должны сковывать оратора и лишать его возможности проявлять самостоятельность. Он сравнивает жесткие правила с предписанием полководцу, как расположить войско. Но ведь расположение войска зависит от обстановки. „Так и в речи надобно знать, нужно ли или излишне вступление, и притом краткое, или пространное; обращать ли всю речь к судьям или и к другому лицу, употребив на то какую-либо фигуру; успешнее ли для защищаемого дела повествование короткое или длинное, непрерывное или разделенное на части...".

По Квинтилиану, риторика состоит из пяти частей: изобретения, расположения, изложения, памяти, произнесения (или действия). Цели оратора - поучать, возбуждать, услаждать, хотя не всякая речь преследует все три.

Он выделяет, три рода речи оратора: доказательный, рассудительный и судебный.

Первый род - доказательный - касается похвалы и порицания: надгробные речи, иногда речи в суде (подсудимый имеет хвалителей), похвала может произноситься и в других случаях. Похвала особенно требует распространения и украшения. Может быть похвала богам, людям, а также городам и прочим предметам.

Второй род речи - рассудительный - имеет цель советовать (выступления в Сенате и народных собраниях). В этой речи большую роль играет доброе мнение об ораторе. Оратор говорит здесь о мире, войне, числе войск, пособиях, податях. Он должен знать о силе государства и о нравах граждан.

Третий род речи - судебный - имеет целью обвинение и защиту. Этот род состоит из пяти частей: вступления, повествования, доказательства, опровержения, заключения. Квинтилиан поясняет, как пользоваться этой схемой: „Оратор не должен думать, чтобы каждую из показанных мною - частей надлежало излагать в том же порядке: а прежде всего, надобно ему размыслить, к какому роду относится дело, в чем оно содержится именно, что может споспешествовать ему и что повредить; потом, что утверждать и что отвергать должно; после, каким образом повествовать приличнее (ибо повествование есть приготовление к доказательствам, и не может быть полезно, ежели предварительно не узнает оратор, какие точно доводы выставить ему нужно); наконец, подумать о снискании благосклонности от судей. Ибо, не обозрев всех частей, сущность всего дела, нельзя нам знать, в какое расположение духа привести их для нашей пользы /.../". Расположение частей, как видим, зависит от многих моментов.

Однако Квинтилиан предупреждает, что это расположение свободно лишь относительно. Нельзя, например, вступление помещать в конце речи.

В заключение речи оратора, Квинтилиан говорит о возбуждении страстей, в чем и проявляется сила красноречия, (или успех оратора), особенно в судебном деле, зависит не только от доказательств, но и от того, насколько он сумеет убедить слушателей (а в суде - судей), воздействуя на них эмоционально. „...Речь оратора должна быть скромнее, кротка, без всякого высокомерия, пышности и даже без всякой высокопарности. Довольно и того, если будем говорить выразительно, точно, приятно, вероподобно. Для сего-то и приличен здесь наиболее слог речи средний". Страсть же – это выражение гнева, ненависти, страха, негодования, соболезнования. „Итак, верх красноречия, сколько судить могу, состоит, относительно возбуждения страстей, в том, чтобы мы сами были ими движимы совершенно". Как видим, психологическая сторона ораторской речи занимала в работе Квинтилиана немалое место, что, впрочем, было продолжением и развитием идей греческих и римских предшественников автора.

Быть красноречивым есть не что иное, как выражать словом все то, о чем мы думаем, и сообщать слушателям. Поэтому слова должны быть ясны, чисты, соответствовать нашему намерению и они должны быть правильно, красиво и пристойно расположены. Но говорить исправно и ясно, по мнению Квинтилиана, еще не значит быть оратором. Оратора отличает изящество и красота речи, ибо они приносят удовольствие и удивление. И здесь автор ссылается на Цицерона, который писал: „Красноречие, которое не внушает удивления, я не почитаю за красноречие". Однако украшение должно быть сообразно с предметом и целью речи, должно учитывать аудиторию. Переносные слова, которые и украшают речь, должны рассматриваться в связи с целой речью. И здесь он говорит о целом тексте, об украшении целой речи. Он замечает, что необходимо иметь в виду два главных момента: придумать род слововыражения и произнести речь. Для этого необходимо знать, что нужно нам в речи возвеличить или унизить, что произнести стремительно или скромно, забавно или важно, пространно или кратко.

Виднейшие ораторы и теоретики красноречия Древней Греции и Древнего Рима, включая и Квинтилиан, смогли проникнуть в тайны слова, расширить границы его познания, выдвинуть теоретические и практические принципы ораторской речи как искусства, основываясь на собственном богатом опыте и на анализе многочисленных блестящих речей известных ораторов. Труд Квинтилиана - вершина исследования ораторского искусства. Ни до, ни после него не было работ, которые с такой тщательностью давали бы теоретический анализ красноречия.

с.1

О ВОСПИТАНИИ БУДУЩЕГО ОРАТОРА.

I . В детях ред­ко недо­ста­ет при­род­ных спо­соб­но­стей ; чаще недо­ста­ет попе­че­ния об них . II . Каких свойств долж­ны быть кор­ми­ли­цы , роди­те­ли , това­ри­щи , учи­те­ли . III . С Гре­че­ско­го язы­ка начи­на­ют уче­ние . IV . Учить детей мож­но преж­де семи­лет­не­го воз­рас­та . V . О чте­нии и пись­ме .

ЛУЧШЕ ЛИ УЧИТЬ ДЕТЕЙ ДОМА, ИЛИ ОТДАВАТЬ В УЧИЛИЩА?

I . Опро­вер­га­ет воз­ра­же­ние про­тив учи­лищ , дока­зы­вая 1) Что в них не пор­тят­ся нра­вы: - крайне охуж­да­ет гибель­ную потач­ку роди­те­лей . 2) Что учи­ли­ща не вредят успе­хам в уче­нии . II . При­во­дит мно­гие при­чи­ны , по кото­рым полез­ны учи­ли­ща .

I . Как рас­по­зна­вать спо­соб­но­сти в детях . II . Как с ними обхо­дить­ся . III . Об играх дет­ских . IV . Не нака­зы­вать детей телес­но .

О ГРАММАТИКЕ.

I . Похва­ла Грам­ма­ти­ке . II . Три досто­ин­ства в речи : пра­виль­ность , ясность , кра­сота . III . Сло­ва осно­вы­ва­ют­ся на при­чине , дав­но­сти , образ­цах и употреб­ле­нии . IV . О пра­во­пи­са­нии .

О ГРАММАТИКЕ.

О пер­вых упраж­не­ни­ях в сочи­не­нии под руко­вод­ст­вом Грам­ма­ти­ка .

Раз­ные нау­ки знать долж­но детям , еще преж­де Рито­ри­ки . Нуж­ны ли те нау­ки буду­ще­му Ора­то­ру?

ГЛАВА VIII.

О ГРАММАТИКЕ.

О музы­ке . Поль­за от нее .

I . Про­из­но­ше­нию надоб­но несколь­ко поучить­ся у комеди­ан­тов . II Тело­дви­же­ния пере­ни­мать от бор­цов .

В моло­дых летах мож­но учить­ся мно­го­му в одно и то же вре­мя . 1. Ибо тако­во свой­ство ума чело­ве­че­ско­го , что мно­гим вдруг зани­мать­ся может . 2. Что труды в уче­нии удоб­нее пере­но­сят отро­ки . 3. Что им доста­ет более вре­ме­ни . - Леность толь­ко меша­ет Ора­то­ру мно­го­му научить­ся .

Обык­но­вен­но спра­ши­ва­ет­ся, еже­ли бы и нуж­но было все выше­ска­зан­ное знать, мож­но ли учить и учить­ся тому в одно вре­мя. Иные дума­ют, что раз­лич­ные заня­тия раз­вле­ка­ют мыс­ли, утом­ля­ют разум и тело, да и вре­ме­ни на все это недо­станет. И хотя бы в воз­му­жа­лых летах мож­но пере­не­сти такие труды, но обре­ме­нять отро­че­ский воз­раст не долж­но.

1. Но рас­суж­даю­щие таким обра­зом, по-види­мо­му, не зна­ют, сколь вели­ка врож­ден­ная дея­тель­ность ума чело­ве­че­ско­го; он столь жив и скор, столь спо­со­бен, так ска­зать, с.72 разде­лять­ся, что не может себя огра­ни­чить одним дей­ст­ви­ем; не толь­ко в один и тот же день, но в одну и ту же мину­ту на мно­гое силы свои напря­га­ет. Раз­ве гус­лист не работа­ет вдруг и памя­тью и голо­сом, а меж­ду тем одной рукой бьет по стру­нам, дру­гою натя­ги­ва­ет, спус­ка­ет, стро­ит их? Даже и самая нога не без дей­ст­вия; бьет такт и меру: и все это дела­ет­ся в одно вре­мя. Мы сами, когда нуж­да непред­виден­но заста­вит гово­рить в собра­нии, не гово­рим ли об одном, а о дру­гом мыс­лим: ибо в одно вре­мя ищем дово­дов, изби­ра­ем выра­же­ния, при­но­рав­ли­ва­ем тело­дви­же­ние, голос, вид лица и всю наруж­ность к пред­ме­ту, о коем идет речь? Еже­ли все это за один раз про­из­во­дим, то что меша­ет разде­лять на мно­гие часы раз­ные заня­тия, особ­ли­во когда самое раз­но­об­ра­зие оных облег­ча­ет и вос­ста­нов­ля­ет силы разу­ма, а напро­тив один и тот же бес­пре­рыв­ный труд быва­ет для нас тягост­нее? По сему-то от сочи­не­ния пере­хо­дим, для отды­ха, к чте­нию, а соску­чив чте­ни­ем, при­ни­ма­ем­ся за сочи­не­ние. Сколь­ко бы мно­го ни труди­лись, а к ново­му заня­тию неко­то­рым обра­зом све­жее при­сту­па­ем. Кто не уто­мит­ся, слу­шая целый день настав­ле­ния в одной какой-нибудь нау­ке? Пере­ме­на дает бод­рость: как желудок раз­ли­чи­ем яств с.73 воз­буж­да­ет­ся, и от изоби­лия оных мень­ше обре­ме­ня­ет­ся.

Впро­чем, пусть пока­жут мне дру­гой спо­соб учить­ся? Занять­ся ли одною Грам­ма­ти­кою, потом Гео­мет­ри­ею? Оста­вив то, чему учи­лись, перей­ти к Музы­ке, преж­нее все бро­сить? И, начав учить­ся Латин­ско­му язы­ку, о Гре­че­ском уже не думать? Сло­вом, занять­ся толь­ко пред­ме­том послед­ним? А для чего не запре­ща­ем посе­ля­нам возде­лы­вать вме­сте и зем­ли и вино­град­ни­ки, раз­во­дить мас­ли­ны и дру­гие дере­ва; печь­ся в одно вре­мя и о пажи­тях, и о ста­дах, и о садах, и о пчель­ни­ках? Для чего и сами несколь­ко вре­ме­ни уде­ля­ем каж­до­днев­но на дела судеб­ные, на услу­ги дру­зьям, на домаш­нее хозяй­ство, на заботы о нашем здо­ро­вье, даже на самые заба­вы? Если бы каж­дое из сих заня­тий про­дол­жа­лось бес­пре­рыв­но, мы при­шли бы в изне­мо­же­ние. Из сего вид­но, что лег­че зани­мать­ся мно­ги­ми пред­ме­та­ми, неже­ли одним про­дол­жи­тель­но.

2. Не долж­но опа­сать­ся и того, чтобы дети были мень­ше спо­соб­ны к пере­не­се­нию трудов в уче­нии. Ника­кой воз­раст так мало не утом­ля­ет­ся. Это дока­зы­ва­ет­ся опы­том. Дети все пере­ни­ма­ют лег­че, неже­ли воз­му­жа­лые. Мы видим, что в пер­вые два года, коль ско­ро с.74 научат­ся пра­виль­но про­из­но­сить сло­ва, могут гово­рить все, хотя бы их к тому не при­нуж­да­ли. Напро­тив нашим рабам, ново­куп­леп­ным, сколь­ко лет потреб­но для изу­че­ния Латин­ско­го язы­ка? Кто начи­нал учить уже взрос­лых, тот уве­рит­ся более, что не без при­чи­ны почи­та­ет­ся искус­ней­шим в сво­ем деле чело­век, кото­рый с мало­лет­ства оным зани­мал­ся. Дети, по при­ро­де, сно­сят труды тер­пе­ли­вее, неже­ли юно­ши. Дети и от часто­го пада­нья на зем­лю не так боль­но уши­ба­ют­ся, и от обыч­но­го на руках и на ногах пол­за­нья, а вско­ре потом от непре­рыв­ной игры и чрез целый день бега­нья, не столь­ко уста­ют; ибо тело их лег­че, и не дела­ет над собою изну­ри­тель­ных уси­лий: так рав­но и умы, по мне­нию мое­му, менее утом­ля­ют­ся, поели­ку не сво­и­ми сила­ми дитя при­об­ре­та­ет позна­ния, но при­ни­ма­ет оные от настав­ни­ков. Сверх того дети, по свой­ст­вен­ной сему воз­рас­ту послуш­ли­во­сти, сле­по сле­ду­ют пред­пи­са­ни­ям уча­ще­го, не заме­чая сами того, что сде­ла­ли. Они и судить о труде еще не уме­ют. Впро­чем, я часто заме­чал, что не столь­ко самый труд, сколь­ко помыш­ле­ние о труде утом­ля­ет.

3. Да и вре­ме­ни для уче­ния удоб­ней­ше­го луч­ше избрать немож­но; поели­ку ребе­нок с.75 зани­ма­ет­ся одним слу­ша­ни­ем. Когда дело дой­дет до сочи­не­ния, когда сам дол­жен что-либо про­из­ве­сти, тогда для дру­гих наук не станет или вре­ме­ни, или охоты. Итак если Грам­ма­тик целый день зани­мать уче­ни­ка и не может и не дол­жен, дабы не про­из­ве­сти в нем отвра­ще­ния к уче­нию; то на что луч­ше употре­бим осталь­ные сво­бод­ные часы, как не на упо­мя­ну­тые мною нау­ки? Но я и сам не сове­тую, чтобы отрок достиг в них совер­шен­но­го искус­ства: у чтобы умел петь со все­ми при­кра­са­ми Музы­кан­та: чтобы погру­зил­ся во все мело­чи и подроб­но­сти Гео­мет­рии. Я не наме­рен сде­лать питом­ца мое­го ни комеди­ан­том в про­из­но­ше­нии, ни тан­цов­щи­ком в тело­дви­же­ни­ях: да хотя бы я и желал во всем этом видеть успе­хи, то и на сие доста­ло бы ему вре­ме­ни. Ибо мало­лет­ство не так корот­ко для того, кто захо­чет им вос­поль­зо­вать­ся: я гово­рю не о тупых голо­вах. Для чего же знал и Пла­тон пре­вос­ход­но все то, чему учить буду­ще­го Ора­то­ра я пред­по­ла­гаю? Он, не доволь­ст­ву­ясь нау­ка­ми, коим мог научить­ся в Афи­нах, и настав­ле­ни­я­ми Пифа­го­рей­цев, к кото­рым ездил в Ита­лию, посе­тил и жре­цов Еги­пет­ских, дабы познать их таин­ства.

Итак уве­ли­чи­вая затруд­не­ния, при­кры­ва­ем толь­ко нашу леность. Ибо мы не любим с.76 труда: ста­ра­ем­ся успеть в Крас­но­ре­чии не для того, что оно почтен­но и достой­но вся­ко­го ува­же­ния, но для того, чтобы сде­лать из него под­лое употреб­ле­ние и обра­тить его на при­об­ре­те­ние гнус­ной коры­сти. Пусть витий­ст­ву­ют мно­гие в судах и без посо­бия помя­ну­тых мною наук, и даже обо­га­ща­ют­ся; ибо и коры­сто­лю­би­вый про­да­вец боль­ше при­бы­ли полу­ча­ет, хва­ля свои това­ры, и сла­вит­ся пуб­лич­ный кри­кун сво­им голо­сом. Я не хочу и чита­те­ля тако­го, кото­рый ста­вит в цену свои труды и уче­ние. А кто пред­ста­вит в уме сво­ем боже­ст­вен­ное некое изо­бра­же­ние крас­но­ре­чия, кто оное, по сло­вам зна­ме­ни­то­го Тра­ги­ка Еври­пида, будет иметь пред гла­за­ми, как непре­мен­ное пра­ви­ло сво­е­го сло­ва, тот и плод пола­га­ет не в коры­сти или пла­те тяжу­щих­ся, но в самом себе, в сво­ем зна­нии и бла­го­род­стве мыс­лей: плод посто­ян­ный и непо­д­вер­жен­ный пере­ме­нам сча­стия; тот удоб­но уве­рит­ся, что вре­мя, кото­рое теря­ем на зре­ли­щах, на риста­ли­щах, в игре, в празд­ных нако­нец беседах, не гово­ря уже о безвре­мен­ном сне и рас­пут­ствах, мож­но луч­ше употре­бить на Гео­мет­рию или Музы­ку; и он в сем най­дет боль­ше удо­воль­ст­вия, неже­ли в тех гру­бых заба­вах. Ибо Про­мысл, по бла­го­сти сво­ей, так устро­ил, что чело­век от с.77 чест­ных упраж­не­ний чув­ст­ву­ет более удо­воль­ст­вия. Но сие же самое удо­воль­ст­вие заве­ло и нас, может быть, далее над­ле­жа­ще­го. Итак досе­ле доволь­но ска­за­но, чему долж­но учить Ора­то­ра преж­де, неже­ли будет спо­со­бен к важ­ней­шим заня­ти­ям. Сле­ду­ю­щая кни­га пред­ста­вит новой пред­мет; в ней изло­жат­ся долж­но­сти Рито­ра.

КВИНТИЛИАН МАРК ФАБИЙ (42-118), теоретик ораторского искусства, педагог. Древний Рим.
Родился в Испании. Завершил свое образование в Риме, где приобрел славу великого оратора. На его выступления приезжали даже издалека. По философским взглядам близок к Платону. Служил при дворе, был наставником внуков сестры императора Доминициана. Рано потерял жену, двоих детей, возможно, горячая любовь к ним и печаль побудили К. обратиться к проблемам воспитания.
КВИНТИЛИАН полагал, что все дети от природы способны, и все же в воспитании нужно учитывать их индивидуальные особенности. Начинать воспитание предлагал с 3-х лет, считал, что ранние детские впечатления самые яркие и глубокие. В обучении, по КВИНТИЛИАНУ, следует придерживаться 3-х ступеней: подражание, наставление, упражнение. Из двух систем обучения, частно-домашней и общественной, предпочтение отдавал последней. Здесь ребенок воспитывается не в одиночку, а во взаимодействии с товарищами и, опираясь наих поддержку, делается смелым, осознает свои возможности, силы и все больше приближается к главной цели - господству над самим собой. Школьные дружеские связи, считал КВИНТИЛИАН, - самые дорогие и теплые, так как на них нет отпечатка материального интереса.
Высоко ценил настоящую школу, которая должна представлять для ученика в миниатюре саму жизнь и готовить к ней. Главным, по КВИНТИЛИАНУ, является первоначальное обучение. В дошкольном возрасте нужны игры и обязательный контроль за речью ребенка. В школе отдает предпочтение грамматике и стилю (оратор!). Вообще считал грамматику замечательной наукой: чем глубже мы познаем ее, тем больше открываем в ней тонкостей, пригодных для приобретения эрудиции, гибкой мудрости, гибкости ума. При организации чтения нужно обращаться к лучшим авторам, тогда оно станет могучим средством для умственного и нравственного воспитания. Учебная программа КВИНТИЛИАНА заканчивается моралью («наука о добродетели»), геометрией («изощряющая разумение») и музыкой.
В обучении нужно помогать ученику сохранить свое «Я», стать личностью, а не подчиняться слепо правилам подобно копиисту. И пусть учение для ребенка станет забавою, надо поощрять его просьбой, похвалой, соперничеством. КВИНТИЛИАН - противник наказаний для детей, особенно телесных (они только для рабов). Перед учителем стоят нелегкие задачи, и, чтобы справиться с ними, нужно быть широко образованным и высоконравственным человеком, обладать родительской любовью к детям. КВИНТИЛИАН советует строить отношения с детьми на доброй основе, что обернется пользой для всех, даже для учителя, который, увлеченный прилежанием детей, сам будет трудиться с увлечением.
КВИНТИЛИАН является автором первого известного специального педагогического труда, в котором высказал социально-педагогические идеи о дидактике и методике обучения, воспитании ребенка в детском коллективе, связях школы с жизнью, о профессиональных качествах учителя и его взаимоотношениях с воспитанниками. Его взгляды получили широкую известность в XVI-XVII вв., к ним обращались педагоги-гуманисты.

О воспитании оратора

Книга первая
Глава 1
Первоначальное воспитание детей до поступления их в школу

Как только родится сын, отец должен с того же самого времени возложить на него самые лучшие надежды. Это сделает его более заботливым с самого начала. Ведь мы несправедливо жалуемся, будто бы природа весьма немногим людям дала способность к наукам и будто бы большинство, по своему тупоумию, напрасно тратит труд и время. Напротив, мы найдем немалое число людей восприимчивых и способных к учению. Это заключается в природе человека: как от природы дано птицам летать, коням бегать, диким зверям быть свирепыми, так нам достались в особенный удел разум и понятливость; это заставляет думать, что наша душа небесного происхождения. Тупые и не поддающиеся учению умы появляются столько же против законов природы, как и всякие другие уроды и чудовища в физической природе, но таких бывает очень мало. Доказательством этого служит то, что дети подают иногда блестящие надежды, Которые потом, с годами, исчезают; следовательно, не природа виновата, а недостаток воспитания служит тому причиной. Я согласен, что один имеет более ума, чем другой; это доказывает только, что один может сделать больше другого, однако не найдешь никого, кто бы не достиг чего-нибудь прилежанием.
Некоторые думают, что не следует начинать учить детей раньше семилетнего возраста, так как, поих мнению, до этого времени ни способности, ни физические силы детей не позволяют еще заниматься учением... Но основательно рассуждают те, которые думают..., что ни одного времени в жизни человеческой не следует опускать без внимания; хотя этот философ и соглашается оставлять детей на руках кормилицы на три года, однако требует, чтобы и тогдаихнаставляли всему хорошему. Так почему же нельзя бы приучить к наукам в таком возрасте, когда можно приучать к благонравию? И я знаю, что во все это время, о котором здесь говорится, едва ли дети успевают столько, сколько могут успеть в один год после. Но мне кажется, что те, которые в данном случае не согласны со мной, жалели труда не столько учащихся, сколько учащих. Кроме того, чем же лучше заниматься ребенку, как только он начнет говорить? А упражнение, какое бы то ни было, ему необходимо. Зачем же в ожидании семилетнего возраста, пренебрегать выгодой, какова бы она ни была? Правда, в таком раннем возрасте он немногому научится, однако чему-нибудь все больше научится в тот год, когда ему следовало бы учиться и этому немногому. Таким образом, он год от года будет, приобретать познания и достигнет желаемого успеха; и сколько времени выиграется в детстве, столько сбережется для юношества. То же самое следует сказать и о последующих годах: что нужно знать, тому не хорошо поздно учиться. Итак, не станем напрасно терять времени, тем более что для начал всякой науки нужна одна память, которою дети одарены в самой высокой степени.
И я также принимаю во внимание возраст: не хочу, чтобы ребенка принуждали к учению, не требую от него полного прилежания. Советую еще всего более остерегаться, чтобы ребенок не возненавидел учения, которое полюбить еще не имел времени, и чтобы, испытав однажды горечь, не страшился ее и в зрелом возрасте. Учение должно быть для него забавою; надо поощрять его то просьбами, то похвалами, доводить его до того, чтобы он радовался, когда что-нибудь, выучит, и завидовал, когда станут учить другого, если сам вздумает полениться; чтобы соперничал в успехах со своими сверстниками и часто считал себя победителем; для этого не лишни и награды, которые для этого возраста бывают заманчивы.
Я не могу одобрить обыкновения заставлять детей заучивать названия и порядок букв, не показав им прежде начертания или вида их. Это мешает успеху, потому что, зная наизусть буквы, они меньше внимания обращают на вид их, чем на то, что уже у них в памяти; по этой причине учащие должны не всегда показывать им буквы в обыкновенном, но иногда и в обратном и в различном порядке, пока учащиеся не станут различать их по виду, а не по порядку, подобно тому как различают людей и по лицу и по имени. Но в отношении слогов или складов надо поступать иначе.
Я не осуждаю известного способа заохочивать детей к учению, т. е. давать им вместо игрушки буквы, сделанные из слоновой кости, или что-нибудь другое, чем бы ребенок мог заняться с удовольствием.
Когда же дети начнут учиться письму, то не худо бы давать ям дощечки с искусно вырезанными на них буквами, чтобы по черточкам, как по бороздкам, ходил стиль; удерживаемый с обеих сторон, он бы не скользил, как бывает на воску, и дитя путем постоянного подражания научится писать тверже и чище. Тут не нужна и помощь учителя, который водил бы его рукою. Писать скоро и чисто - дело немаловажное, хотя о нем не заботятся иногда достойные люди. Так как среди других занятий письмо составляет особенное упражнение, от которого только и получается истинный и прочный успех, то медленность в этом деле много вредит живости ума, а дурной и неисправный почерк затмевает смысл; от этого происходит новый труд, так как нужно самому пересказать снова то, что понадобится переписать...

Глава II
Лучше ли учить детей дома или следует отдавать в училища?

Представим, что дитя мало-помалу подросло и, выйдя из-под надзора нянек, должно заняться уже настоящим учением. Здесь следует обсудить вопрос: полезнее ли обучать мальчика дома, в семейном кругу, или же лучше посылать его в училище и поручать заботам общественных наставников? Знаю, что самые знаменитые законодатели и выдающиеся писатели высказались за общественное воспитание. Но нельзя, однако, обойти молчанием, что некоторые отвергают этот почти всеобщий обычай. Они основывают свое мнение на двух обстоятельствах: во-первых, на том, что нравственность детей будет в большей безопасности вне толпы товарищей одного возраста, весьма склонного к порокам (о, если бы этот упрек был неоснователен!); во-вторых, на том, что учитель, каков бы он ни был, будет больше времени заниматься одним учеником, чем многими. Первая причина весьма важна, так как, если бы стало известно, что в училищах хотя и приобретаются большие успехи, но зато портится нравственность, я охотно предпочел бы поведение самому высшему красноречию.
Говорят, что в училищах портится нравственность. Это случается иногда, но она портится и в родительском доме, как это подтверждается многими примерами. Природные наклонности и заботливость составляют всю разницу. Если дитя от природы наклонен к дурному, если об исправлении его не будут заботиться в юные годы, то он найдет не менее случаев к порокам и без училищных товарищей. Может попасться в дом порочный учитель: пребывание среди испорченных рабов может повредить столько же, сколько между нескромными товарищами. А если дитя имеет доброе сердце, если родители чужды слепой и непробудной беспечности, то можно найти и вполне достойного учителя (и это первая забота благоразумных людей) и приучать питомца к строгому порядку и, сверх того, приставить к нему умного и усердного надзирателя или верного отпущенника, который бы безотлучно находился при нем и удержал бы от худого поведения даже и тех, сообщество которых казалось бы нам подозрительным.
Говорят также, что учитель, имея у себя одного ученика, займется им гораздо больше времени. Но, во-первых, никто не мешает определить особенного наставника к обучающемуся в школе. Но если бы этого и невозможно было сделать, то все-таки лучше предпочесть, по моему мнению, торжественность общественного и благоустроенного собрания уединенности и безызвестности частных домов. Ведь всякий хороший учитель желает иметь как можно больше слушателей и считает себя достойным более обширного поприща. А человек посредственных способностей, чувствуя свою слабость, не пренебрегает местом и в частном доме, а иногда и должностью дядьки. Но положим, что кто-нибудь или благодаря своей знатности, богатству» или по дружбе нашел для себя ученого и превосходного учителя; да может ли он целый день быть при своем ученике? И внимание учащегося может ли не утомиться от постоянного напряжения, как утомляется глаз, слишком долго устремленный на один предмет? Притом же для некоторых занятий требуется уединение. Например, при заучивании уроков, при письме, при размышлении не нужно присутствия учителя; в таких случаях и учитель, и всякий посторонний человек может служить помехою. Также не всякое чтение и не всегда требует помощи наставника. А без чтения как приобрести сведения о многих писателях? Итак, для назначения занятий на целый день требуется немного времени, и потому преподаваемое одному ученику может относиться и к другим, в каком бы числе они ни были. Есть еще предметы, которые должны предлагаться всем вместе. Я не говорю о задачах для сочинений и декламациях учителей риторики; как известно, это делается для одного таким же порядком, как и для большего количества учеников. Голос учителя не уменьшается, как обед, от числа участвующих, но действует на каждого, как солнце с одинаковым светом и теплотою. Когда учитель грамматической школы рассуждает о языке, разрешает недоумения, объясняет стихотворца или историка, он обучает всему этому, сколько бы ни было слушателей.
Но, возразят мне, при большом числе учеников не достанет времени пересмотреть и исправить упражнения каждого. Я не отрицаю этого неудобства; но в чём оно не встречается? Сравним только с ним и выгоды. Я и сам не советую посылать мальчика в такое училище, где не было бы за ним присмотра. Да и благоразумный учитель не обременит себя излишним количеством учеников; больше всего следует стараться сделать его особенным нам другом, чтобы он при учении руководился не одним долгом, но и расположением к нашему дому. Таким образом, наше дитя не будет забыто в толпе. Притом же всякий сколько-нибудь просвещенный наставник, заметив в ученике прилежание и способность, обратит на него внимание и для собственной своей чести. Впрочем, хотя бы и следовало осуждать многолюдные училища (с чем, однако, я не совсем согласен, если это многолюдство происходит от достоинств наставника), но из этого не следует, чтобы нужно было осуждать все вообще училища. Ведь одно дело - избегать и другое - выбирать.
Сказав кое-что в опровержение тех лиц, которые не одобряют общественных училищ, предложим и наше собственное мнение. Во-первых, будущий оратор, который предназначается для многолюдных собраний и который будет жить как бы пред лицом целого государства, должен с самых юных лет привыкать не страшиться многолюдства и преодолевать ту застенчивость, которая происходит от уединенной и как бы затворнической жизни. Следует постоянно возбуждать и возвышать дух; вместо того он в уединении или слабеет и как бы остается в тени, или, напротив, становится гордым пустой самонадеянностью, потому что тот, кто себя ни с кем не сравнивает, по необходимости слишком много о себе думает. Когда приходится ему потом показать свои знания пред другими людьми, он приходит в замешательство, и все новое затрудняет его, потому что он учился в уединении тому, что следует делать в присутствии многих.
Я не говорю о детских дружественных связях, которые ненарушимо сохраняются до самой старости, как священные обязательства. Они, без сомнения, должны быть таковыми, так как начинаются вместе с учением.
Да ив обыкновенном кругу как научится вести себя тот, кто убегает общежития, свойственного не только людям, но и даже бессловесным животным?
Прибавьте, что дома дитя может учиться только тому, чему учат его одного, а в училище узнает и то, чему учат других. Каждый день он будет слышать, почему одно одобряют, а другое исправляют; будут ли бранить ленивого, будут ли хвалить прилежного, все это обратится ему в пользу. Похвала возбудит в нем соревнование; он постыдится уступить равному, сочтет за честь превзойти старшего. Все это возбудит в нем пламенное усердие к учению; честолюбие хотя и порок, но часто бывает причиною достоинств человека. Я помню, как полезен был для нас обычай, какой наблюдали наши учителя: разделивши учеников на разряды, они назначали очередь говорить, смотря по способностям каждого; прежде всего говорил оказавший больше успехов. Об этом составлялись суждения; каждый старался превзойти других. Быть первым в разряде считалось между нами лучшим отличием. Но это определялось не навсегда; в конце месяца вновь давалось каждому право на состязание. Таким образом, в отличившемся поддерживалось усердие, и в побежденных возникала надежда загладить стыд и получить верх в свою очередь. И это, сколько я могу припомнить, придавало нам больше охоты к учению, чем убеждения учителей, наблюдение педагогов и советы родителей.
Подобно тому как соперничество увеличивает успехи старших, так и в начинающих учиться возникает желание подражать более своим товарищам, чем наставнику, потому что первое для них легче. Ведь было бы слишком смело питать надежду достигнуть той степени красноречия, какую предполагают дети в своем учителе. Поэтому они и хватаются за ближайшее к себе, как виноградные лозы, привязанные к деревьям, сперва вьются около ветвей, а потом поднимаются до вершины. Да и сам учитель, который старается быть более полезным, чем блистать умом, не должен вдруг обременять слабые умы, но обязан соразмерять свои силы с умственными силами учащихся. Как небольшие и с узким горлом сосуды не могут принять много воды зараз, а наполняются постепенно, капля за каплей, так следует судить и о детских умах; что превосходит их понятия, то не пойдет в их ум, еще мало способный к усвоению знаний. Итак, полезно иметь кого-нибудь для того, чтобы сперва ему подражать, а потом его превзойти. Таким образом, можно надеяться постепенно достигнуть и больших успехов.
К этому прибавлю еще, что и сами учителя не могут говорить перед одним учеником с таким жаром и силою, какими бывает проникнутаих речь в многолюдном собрании. Настоящим очагом красноречия служит душа; для нее нужно возбуждение, нужно, чтобы она наполнялась образами и сливалась, так сказать, с теми предметами, о которых говорим. И чем благороднее и возвышеннее душа, тем сильнее должны быть те двигатели, которые служат для ее возбуждения; поэтому похвала возвышает ее, борьба увеличивает ее силы, и она всегда стремится к великому. Мы чувствуем какое-то тайное отвращение к проявлению пред одним слушателем своего красноречия, которое приобретается такими большими трудами; даже стыдно бывает отступать тогда от обыкновенной речи. И в самом деле, представим себе человека, который пред одним учеником стал бы говорить со всеми ораторскими приемами, громким голосом, с особого рода жестами и произношением, одним словом, со всем напряжением душевных и телесных сил: не покажется ли он похожим на безумного? Конечно, не было бы между людьми красноречия, если бы всякий из них говорил один на один.

Глава III

Как распознавать способности детей и как обходиться с ними

Благоразумный наставник прежде всего должен узнать свойства ума и характера поручаемого ему ученика. Особенный признак ума в малолетних есть память; ее действие двойное: скоро понимать и не забывать, что поняли. К этому следует прибавить подражание, которое также указывает на способности ребенка, но надо смотреть, чтобы он обращал этот дар на то, чему его учат, а не на то, чтобы живо представлять собою лица, в которых заметит какие-нибудь недостатки. Я не могу быть хорошего мнения о том ребенке, который старается только смешить таким подражанием. Переимчивое дитя должно быть вместе с тем и добрым, а иначе пусть останется лучше с медленным, чем со злым умом. Но я здесь под именем доброго отнюдь не имею в виду ребенка неразвязного и вялого во всем. Тот, кого я в данном случае представляю себе, без труда должен понимать учение, обращаться иногда и с вопросами, но чаще следовать за учителем, чем предупреждать его. Скороспелые умы, как преждевременные плоды, почти никогда вполне не созревают. Их можно узнать по той легкости, с какой они исполняют незначительные труды; они смелы и на первых же порах обнаруживают то, к чему они способны. Но силыих не обширны: они, например, при чтении легче разбирают слова, произносятих смело и без запинки. Они делают мало, но скоро; тут нет настоящей силы, нет прочного основания; их можно сравнить с брошенными на самой поверхности земли семенами, которые скоро пускают ростки, но зато дают только похожую на хлеб и пожелтевшую еще до жатвы траву с пустыми колосьями. Правда, такое раннее развитие пленяет нас в детях, но успех их на этом и останавливается, и наше прежнее удивление скоро исчезает.
После таких наблюдений над способностями учащихся учитель замечает, как лучше всего обходиться ему с учениками. Один требует понуждения, другой не терпит строгих приказаний; некоторых сдерживает страх, у других же он отнимает бодрость; иной успевает от постоянного прилежания, другой действует порывами. Я желал бы иметь такого ученика, которого бы поощрял я и похвалы, который был бы чувствителен и к славе, и даже плакал бы, когда отстанет от товарищей. Я не опасаюсь лености и нерадения со стороны того, на кого порицание и почет одинаково хорошо действуют.
Детям, каких бы свойств они ни были, следует давать некоторый отдых, не только потому, что нет ничего, что могло бы выдержать непрерывный труд и что даже неодушевленные предметы сохраняют свои силы не иначе, как оставаясь на некоторое время в покое, но и потому, что прилежание зависит от доброй воли, на которую нельзя подействовать принуждением. Таким образом, дети после отдыха охотнее принимаются за учение; ум, которому свойственна свобода, становится бодрее. Я не осуждаю также в детях и любви к играм; это служит проявлением их живости. Напротив, я еще не могу надеяться, что тот задумчивый и всегда угрюмый мальчик, который вял и в играх, наиболее свойственных его возрасту, будет усердно заниматься. Однако при таких роздыхах надо соблюдать меры или середину, чтобы от недостатка их не возникла ненависть к учению, а от излишества - привычка к праздности. Для упражнения детского ума существуют разные забавы: не бесполезно, например, обращаться к ученикам с разными вопросами, на которые бы они старались давать лучшие друг перед другом ответы. Во время игры всего легче распознавать характер детей; нет возраста, в котором бы так скоро перенималось хорошее и худое; тогда-то и нужно заботиться об исправлении всего дурного, так как дети притворяться еще не умеют и легко поддаются убеждениям. Скорее можно переломить, чем исправить старое дерево. Итак, нужно приучать ребенка к тому, чтобы он не делал ничего по прихоти, по злости или небрежно, и всегда помнить, что привычка, приобретенная в детстве, есть великое дело, как говорит Вергилий.
Я не одобряю обычая подвергать детей телесному наказанию, хотя это почти всеми принято и не отвергается и Хризиппом. Такое наказание мне кажется низким и свойственным только рабам и справедливо считается жестоким оскорблением для всякого другого возраста. Затем дурной ребенок, которого не исправляют выговоры, привыкнет к побоям и будет терпеть их с рабским упрямством. Наконец, не было бы и нужды прибегать к этому наказанию, если бы заботливый наставник требовал от ученика строгого отчета в его занятиях. В настоящее время проступки детей, которые происходят от небрежности педагогов, исправляются, по-видимому, не тем, что детей заставляют поступать правильно, а только тем, что наказывают их за то, что они этого не исполнили. Притом же, если вы думаете розгою, как единственным средством, принудить ребенка к учению, то как вы поступите с юношей, которому вы не можете грозить этим наказанием, а между тем должны учить его гораздо большему.

В последнее время связи с катастрофическим дефицитом времени и избытком информации стало актуально чтение выжимок из полезных книг. Появились даже специальные проекты, посвященные краткому изложению основных мыслей из хороших книг.

Первоисточником всех книг по ораторскому искусству являются древние авторы, наиболее известными (и полезными для изучения которых) являются Цицерон и Квинтилиан.

Максимально подробное исследование ораторского мастерства (включающее в себя учение Цицерона) было осуществлено Марком Фабием Квинтилианом в его Двенадцати книгах РИТОРИЧЕСКИХ НАСТАВЛЕНИЙ.

Представляется, что человек, поставивший перед собой цель максимально возможно развить свои ораторские способности, должен иметь хотя бы общее представление об этом фундаментальном труде.

Начиная с этой статьи, мы начнем публикацию основных положений, выработанных классическим и самым авторитетным в древности специалистом по риторике (примечательно, что и дед, и отец Марка Квинтилиана обучали ораторскому искусству).

Под правильностью Квинтилиан подразумевал хорошее знание языка (в том числе грамматики), точное и уместное употребление слов.

Хорошим средством подготовки к выступлениям Ритор считал чтение стихов вслух. При этом важно: представлять, что читаешь, осознавать смысл слов, расширяя свой активный словарный запас.

Также важно делать это не монотонно, но почти петь стихи.

Не нужно бояться того, что это будто бы будет выглядеть смешно. Если делать это не переигрывая, получается очень красиво, это почти музыка. Об этом говорил даже Цезарь! Кстати, сейчас при обучении детей чтению часто используется такой метод. Он дает разительный эффект.

Отчасти поэтому начиная с первого занятия наших курсов ораторского искусства мы просим участников, по крайней мере во время прохождения тренинга, начать читать дома вслух «Евгения Онегина» (периодически вставляя в рот пробку для совершенствования дикции, но об этом чуть позже).

Еще. Он полагал полезным заставлять своих учеников переделывать стихи в прозу. Это действительно развивает, снимает ржавчину с мозгов, учит подбирать синонимы.

Квинтилиан призывает также изучать литературу, речи известных ораторов, анализируя расположение частей произведения, их содержание.

Нужно ли также изучать другие науки, например, геометрию или музыку? Как может помочь выступающему знание углов равностороннего треугольника? Будет ли такой оратор совершеннее и эффективнее?

Ритор считает, что, хотя не все великие ораторы знали эти науки, но с точки зрения построения образа идеального оратора (хотя это и почти недостижимо) изучать их целесообразно.

(Даже величайшие ученые и философы древности, в том числе Пифагор, Сократ и Платон, почитали необходимым изучать музыку. А Сократ не посчитал для себя стыдным изучать музыку даже в старости).

Продолжение следует.