Приятно поговорить с умным человеком. VII «С умным человеком и поговорить любопытно
Опубликованный в январском и февральском номерах “Октября” роман Василия Аксенова “Вольтерьянцы и вольтерьянки” оказался одной из самых заметных публикаций минувшего года. Роман вошел в короткий список премии “Букер” и вызвал массу откликов, порой переходящих в полемику.
Маститый писатель не просто вернулся, но активно ворвался в современный литературный процесс, вновь заставил говорить о себе. Читателям со стажем проза Аксенова напоминает о нескольких эпохах, в том числе – неизбежно – о буре и натиске начала шестидесятых (повести “Коллеги”, “Звездный билет”), а также о смутных временах последних лет брежневского правления (альманах “Метрополь”).
Тем интереснее было вслушаться в рассуждения молодых читателей, участников литературной студии факультета истории и филологии РГГУ. В какой мере сумеют они соотнести образ живого классика, о котором не первое десятилетие говорят с университетских кафедр, с темпераментным автором, продолжающим писать и сегодня, причем с завидной настойчивостью ищущим всякий раз новую интонацию, словно бы наслаждаясь собственной мастеровитостью? На недавней конференции, посвященной романам из букеровского шортлиста, Аксенов заявил, что для “Вольтерьянцев...” он создал специальный, подходящий к случаю вариант романного языка – гремучую смесь из двунадесяти наречий, переполненную анахронизмами и явными и скрытыми намеками на факты из истории нескольких европейских держав. Все ли стилистические тонкости различимы для тех, кто родился в середине восьмидесятых? Что именно их больше всего привлекло в новом романе Аксенова? Ответы следует искать в их эссе о “Вольтерьянцах и вольтерьянках”.
Дмитрий БАК
С умным человеком и поговорить любопытно
Первая аксиома Наивного Читателя гласит: “Какова бы ни была книга, главное – это по прочтении суметь ответить другому Наивному Читателю на вопрос: “А о чем книжка-то?”
Читатель постнаивный успевает эту аксиому забыть. Поэтому если попробовать застать его этим вопросом врасплох, то в наступившей тишине, нарушаемой лишь смущенным компетентным мычанием ответчика, можно явственно услышать, как в голове у него с грохотом проносятся стада хронотопов, разлетаются стайки точек зрения, а персонажи выстраиваются стройными колоннами, сквозь которые прогоняют субъекта повествования... Простые способы открывания ларчика остались где-то за школьным холмом. А зря. “Про что книжка? Да про Вольтера! Про то, какой он был гений”. Спасибо, Наивный Читатель!
Вопрос второй, уже посложнее. Как пишут книжки про гениев? “Ну как, вон “ЖЗЛ” есть, там только про них и пишут!” Справедливости ради учтем, что авторы и герои “ЖЗЛ” очень разные и разное от таких объединений получается. Но если некоторое количество изданий этой серии полистать подряд, то можно констатировать, что картина везде примерно одинаковая – страдал, боролся, творил, жить не давали, современники не оценили... Мученики и святые (иногда грешившие, но гениальностью все покрыв).
Есть, конечно, не только “ЖЗЛ”. Никогда не забуду прочитанный давным-давно роман Д. Вейса “Возвышенное и земное”. Потому что после него “ЖЗЛ” в руки больше не брала. Земного в жизни Вольфганга Амадея хватило бы на целый материк. А возвышенного – на все небо над материком.
Аксенов любит в своем герое и то, и другое. В интервью и публичных выступлениях он не устает рассказывать поразившую его историю о том, как Вольтер вылечился от холеры, выпив по совету врача двадцать пинт лимонада и сделав двадцать клизм. Тело Гения во всех его жизненных проявлениях заполняет страницы романа. Вольтер становится таким телесным, что его не только слышно, но и видно – до голографического обмана, так что уже к середине действия кажется, что знаешь его лет пятьдесят, каждый его жест, поворот головы, острую усмешку. Аксеновский Вольтер “более жив”, чем бюст Вольтера из ГМИИ им. Пушкина, знакомый с детства.
Эта телесность настолько соткана из входящего в подсознание со второй строки языка романа, что, когда Вольтер открывает рот, никакого разрыва между “возвышенным” (то есть его философскими размышлениями и лирическими отступлениями) и “земным” не возникает. Клизма имеет прямое отношение к делу Каласа, доказано писателем.
Но Аксенову важен не просто гений. Ему важен гений, создавший эпоху. Безымянное кресло станет вольтеровским, короли и императрицы назовут себя вольтерьянцами и вольтерьянками, слова фернейского старца слышны повсюду...
Недавно мне на глаза попалась формулировка экзаменационного вопроса для филологов-германистов – “Страдания молодого Вертера” как исповедь поколения”. И я вспомнила еще одного старца во блеске олимпийской славы. Гете. Гений, создавший больше чем эпоху.
В немецкой литературе есть прекрасный образец романа о гении (это, мне кажется, нечто иное, чем традиционный Ku3nstlerroman, то есть “роман о художнике”). Я имею в виду не очень читаемую у нас “Лотту в Веймаре” Томаса Манна. Помимо того, что Манн посягает на национальное достояние в лице Гете (но гении друг друга стоят!), этот роман интересен еще и тем, что в основе его сюжета лежит та же интрига, что и в романе “Вольтерьянцы и вольтерьянки”, – в нем рассказывается о встрече, которой не было. Отметим это сходство, чтобы понять, в чем принципиальная разница.
У Томаса Манна Гете появляется лишь в заключительной главе и практически не произносит ни одного путного слова. Зато остальные персонажи романа говорят о Гете часами, сотнями страниц без передышки, а бедная Шарлотта это все терпеливо выслушивает, изредка вставляя свои воспоминания. Аксенов же показывает Вольтера в действии, за его прямым делом – в момент изрекания истин. Сама встреча организуется лишь как повод для того, чтобы гений высказался, высказал себя всего. И композиционно беседы “Остзейского кумпанейства” занимают центральное положение в романе.
Еще одно различие в решении сходного сюжета – сама встреча. Кто с кем встречается? У Аксенова это встреча двух родственных по духу гениев эпохи – Вольтера и Екатерины Великой, укрывшейся в андрогинном образе Фон-Фигина. (Гений Фридрих Великий выступает в эпизодической роли, чем, возможно, его гениальность как раз и ставится под сомнение.) Одновременно это встреча времен, что обеспечено активным присутствием молодежи (из коей некоторые личности склонны к выпадению из века восемнадцатого в век двадцатый). У Томаса Манна – встреча гениального искусства и жизни. К веймарскому старцу приезжает немолодая уже Шарлотта, чей вполне реальный образ остался в мировой литературе на страницах “Страданий молодого Вертера”. Автор и персонаж, Человек и человек. Никто не собирается высказывать истины. Но автора потребовали к отчету за содеянное, то есть за сотворенное. И это создает интригу, небывалый накал в воздухе, заставляющий всех вокруг говорить и говорить в попытке объяснить, обличить, оправдать необъяснимое – природу гениальности. Это стоит того, чтобы говорить долго и со вкусом, с полным напряжением всех интеллектуальных мышц.
У Аксенова же главная интрига как раз не в самой встрече с гением. Иначе роман скорее всего вышел бы философским – и тогда пространные речения Вольтера и компании заняли бы главное место. Но на самом деле получается не так. Интрига романа в полной мере именно авантюрная, а не интеллектуальная. Читатель искушенный не найдет в беседах “Остзейского кумпанейства” ничего нового (если только не займется разысканиями, что Вольтер мог сказать и откуда это взято, а чего придумал Аксенов и зачем) и будет читать ради чего-то другого, читатель неискушенный особо разбираться в философствованиях тоже не станет (не по его части) и тоже будет читать ради чего-то еще. Ради безумных приключений добрых молодцев Николя де Буало и Мишеля де Террано, ради близняшек курфюрстиночек, ради чертовщины Сорокапуста и казака Эмиля, ради маскарадной андрогинности и телесности Истории, ради орнаментального эсперанто Аксенова, в котором есть замечательное, на все случаи жизни, слово “облискурация”...
И пусть “Кумпанейство” говорит об очень серьезных вещах, которые, как справедливо считает автор, актуальны сейчас и всегда. Но мы-то с вами знаем, что происходит в перерывах между чинными заседаниями, после каких бурных амурных и батальных сцен собираются к дискуссионному столу почтенные вольтерьянки и вольтерьянцы!.. И это куда как интереснее того, что и как говорится.
Если уж говорить об интеллектуальной нагрузке, то в романе она скорее ложится на плечи самого, пожалуй, любопытного персонажа – Михаила Земскова. Любопытного, но не потянувшего весь роман. Сделай писатель его главным героем – мы бы получили очередной добротный роман от лица странноватого юноши, одолеваемого философическими сомнениями и строящего свою собственную космологию. По сути своей и по функции Михаил Земсков – да не обидится уважаемый автор – кузен, если не брат родной Петру Пустоте из романа Пелевина “Чапаев и Пустота”. Все эти выпадения в иные пласты времени и реальности, всяческие “жужжала” и “летающие домы” смотрелись бы гораздо уместнее, если бы в конце концов к чему-нибудь привели – хоть к итоговому выпадению в УРАЛ, хоть еще куда. У Аксенова же они никуда не ведут – так просто, посмеяться в антракте. Возможно, их функция – в расширении культурного горизонта, в подчеркивании зыбкости границ между реальностью и иной реальностью, в связи со всяческой чертовщиной романа – показать, как зыбок островок Разума вокруг Вольтера. Да и то сказать, островок Разума – в самом что ни на есть готическом замке!
Чертовщины в романе, может быть, даже слишком много, перевешивает она самый дух рациональной эпохи. Особенно при том, что и многочисленные андрогинные инверсии тоже с трезвым разумом как-то связать трудно – слишком уж размывают реальность, слишком уж связаны с гальванизмами-магнетизмами а ля Калиостро. Истинных же вольтерьянцев и вольтерьянок в романе на самом деле крайне мало – все персонажи свою дань чертовщине платят сполна. Может, в том-то весь и смысл, что только Фон-Фигин-Екатерина может оказаться на должном уровне, чтобы воспринять дух и букву Вольтера. Но это равенство выражается и в том, чтобы практически прийти к вольтеровским выводам своим путем. Беседа с Вольтером только подтверждает продуманное ранее. Все прочие персонажи также не испытывают никаких изменений от собственно речей Вольтера во время встречи, то есть от ее рациональной задачи. На них гораздо сильнее влияют сопутствующие факторы – атмосфера мудрого обсуждения, аура двойного величия. И прежде всего – Авантюра вокруг встречи.
Можно смело сказать, что на судьбу героев романа решающее значение оказала встреча вовсе не с Вольтером, а с магистром Сорокапустом и казаком Эмилем. Именно чертовщина вкупе с соприродной ей пугачевщиной решают все – и для героев, и для Екатерины, и для России в конце концов. Встреча с Вольтером, главное событие романа, оказывается бесплодной, безрезультатной. Это лишь проявление активности одной из воюющих сторон при том, что побеждает в борьбе со светом Разума начало темное.
Николай Лесков и Михаил Земсков в итоге всех вольтеровских приключений становятся... гомеопатами. Неожиданнее финала не придумать. Но и нелогичнее тоже. При чем тут Вольтер?! Только при том, что сама мысль о таком занятии появилась у Михаила при случайном созерцании результатов целебных вольтеровских клизм. Но что здесь от Духа гения? Вообще-то подобные исследования – это скорее черта, характерная для позднего Средневековья или Ренессанса, чем для рубежа XVIII-XIX веков. У Мольера таких как бы докторов – десятки, если не сотни. Тем более незачем это делать такой уж светской новостью. Нонсенс да и только. Лучше бы Михаил первым в России лягушек научился резать – вот это куда ближе к Вольтеру!
Что касается истинного вольтерьянства, то можно не брать в расчет и немецкое княжеское семейство, в отдаленном, но роковом родстве, очевидно, находившееся с капитаном Мироновым. Члены этого семейства – лишь объекты жестоких, однако крайне поучительных экспериментов разрушительных стихий (жесток, ох, жесток Автор, так расправившийся с симпатичными персонажами!). В трагической разности судеб сестер близняшек, разошедшихся от одной точки, – больше глубины и смысла, чем во всех философствованиях всего “Остзейского кумпанейства” во главе с Вольтером.
В результате единственным настоящим носителем Разума именно в вольтеровском смысле, кроме самого Вольтера, является Ксенопонт, граф Рязанский – персонаж крайне примечательный, стилистически и функционально последовательный, верный себе до последних страниц. Старый добрый Ксено с его причудливыми писаниями и редкостной чадолюбивостью. Ярко, сочно, а потому ценно. Аксенов максимально силен именно в этом.
Вот так и получается, что роман “Вольтерьянцы и вольтерьянки” действительно не о Вольтере и даже не об эпохе. Хотя и об этом тоже, ты не так уж не прав, Наивный Читатель. Но больше – о Разуме (и тщетном его выражении) и о Судьбе (и далеко идущих последствиях самых странных событий). Поиск и познание Истины не могут спасти от Жизни и Смерти. Но могут вывести за пределы этой полярности, туда, где на Древе Познания гений будет продолжать свои речения. Пусть это и так не по-вольтеровски...
Поговорить с умным человекомПоговорить с умным человеком
Говорить вслух? Такой совет может показаться странным - ведь мы привыкли считать, что разговаривают с собой, да еще вслух, люди с психическими отклонениями.
Однако все больше и больше исследований подтверждают: разговоры с самим собой улучшают память, повышают уверенность в себе, помогают сфокусироваться на проблеме, сообщает BBC.
"В этом нет ничего иррационального, - уверяет Гэри Люпян, доцент кафедры психологии Университета Висконсина (США), исследовавший, как разговоры вслух с самим собой влияют на нашу память.
Вы даже не представляете, что можете наговорить себе, - вы удивитесь".
"
Исследование Люпяна - одна из самых цитируемых работ в этой сфере. Во время него добровольцам показывали на экране компьютера предметы. Участникам первой группы предлагалось произнести название предмета вслух и громко.
Участников второй просили сделать это про себя. В результате те, кто произносил слово вслух, потом гораздо быстрее находили эти предметы на экране.
В похожем эксперименте участникам предлагалось громко произнести название продуктов, которые продаются в магазине. Вслед за этим их просили найти эти продукты на фотографиях.
И тут тоже оказалось, что те, кто произносил названия вслух, делали это гораздо быстрее, чем те, кто молчал.
Все мы знаем, как выглядит банан. Однако произнося это слово вслух, мы запускаем дополнительные механизмы памяти.
Конечно, мы все равно найдем бананы в магазине, но вот ведь какая штука: если перед этим мы громко произнесли слово "бананы", мы найдем их быстрее.
"Это мощный поисковый механизм, - утверждает Гэри Люпян. - Рассматривайте его, как своего рода стрелку, указывающую на кусочек информации в вашем мозгу.
Когда вы слышите название предмета, эта стрелка становится более заметной. Произнося что-то вслух, мы ускоряем процесс опознания".
Энн Уилсон Шеф, бывший психолог, а ныне писатель и оратор, подталкивает своих клиентов к разговорам с самими собой. Это не только улучшает память, но и изменяет в лучшую сторону их самоощущение.
"Всем нам бывает необходимо поговорить с кем-то, кто интересен нам, кто умен, кто хорошо нас знает и кто всегда на нашей стороне. И такой человек - это вы сами", - заключает Энн Уилсон Шеф.
"Для самого себя вы - самый интересный человек из всех, кого вы знаете. Знание себя, знание того, что мы сами чувствуем, помогает нам совершенствоваться".
В 2014 году Итан Кросс из Университета Мичигана (США) опубликовал результаты исследования, которые подтверждают: от разговоров с самим собой нам становится лучше, легче, они помогают нам преодолевать проблемы.
Однако чтобы это работало, нужно произносить правильные слова.
Кросс и его коллеги провели несколько серий экспериментов, в ходе которых людям предлагалось описать свое эмоциональное состояние.
Выяснилось, что те, кто говорил о себе в третьем лице ("он", "она"), контролировали свои чувства и мысли гораздо лучше, чем те, кто говорил о себе в первом лице.
Во время другого исследования Кросс просил участников мысленно обращаться к себе во втором или третьем лице во время подготовки к выступлению. Результат: эти люди были спокойнее, уверенней и лучше выполняли задание, чем те, кто использовал только первое лицо ("я").
Говорить о себе в третьем лице - возможно, со стороны это покажется высокомерным. Но, по словам Кросса, это очень помогает в работе.
Результаты были столь очевидны, пишет Кросс, что он теперь заставляет свою дочь говорить о самой себе в третьем лице, когда она чем-то сильно обеспокоена.
У разговоров с собой есть масса других преимуществ. Например, выяснилось, что они не только помогают лучше действовать в условиях стресса и контролировать эмоции, но и более разумно рассуждать.
Например, один из бизнес-тренеров настаивает, чтобы его подопечный громко повторял такие повышающие уверенность в себе ремарки, как, например, "не старайся делать всё возможное, делай только то, что требуется". И это работает.
Разговоры с собой помогают готовить качественные презентации. Перед тем как встретиться с богатым инвестором, нужно громко проговорить вслух то, что нужно сказать.
Сначала лучше написать это на бумаге, а потом зачитать вслух и исправлять текст до тех пор, пока не перестанешь запинаться, произнося его. Так лучше формулируются мысли. Ну и, само собой, все лучше запоминается.
Начать регулярно разговаривать с собой непросто еще и потому, что на людях это выглядит странновато. Дети, однако, все время это делают, и многие исследования показывают: разговоры с самим собой - важная часть развития ребенка.
Например, в одном из исследований утверждается, что пятилетние дети, когда вслух разговаривают сами с собой, лучше выполняют задания, связанные с двигательной активностью, чем тогда, когда они при этом молчат.
VII. "С УМНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ И ПОГОВОРИТЬ ЛЮБОПЫТНО." Да и говорил тоже. Встретив Федора Павловича в зале, только что войдя, он вдруг закричал ему, махая руками: "Я к себе на верх, а не к вам, до свидания", и прошел мимо, даже стараясь не взглянуть на отца. Очень может быть, что старик слишком был ему в эту минуту ненавистен, но такое бесцеремонное проявление враждебного чувства даже и для Федора Павловича было неожиданным. А старик и впрямь видно хотел ему что-то поскорей сообщить, для чего нарочно и вышел встретить его в залу; услышав же такую любезность, остановился молча и с насмешливым видом проследил сынка глазами на лестницу в мезонин, до тех пор пока тот скрылся из виду. - Чего это он? - быстро спросил он вошедшего вслед за Иваном Федоровичем Смердякова. - Сердятся на что-то-с, кто их разберет, - пробормотал тот уклончиво. - А и чорт! Пусть сердится! Подавай самовар и скорей сам убирайся, живо. Нет ли чего нового? Тут начались расспросы именно из таких, на которые Смердяков сейчас жаловался Ивану Федоровичу, то-есть все насчет ожидаемой посетительницы, и мы эти расспросы здесь опустим. Чрез полчаса дом был заперт, и помешанный старикашка похаживал один по комнатам, в трепетном ожидании, что вот-вот раздадутся пять условных стуков, изредка заглядывая в темные окна и ничего в них не видя кроме ночи. Было уже очень поздно, а Иван Федорович все не спал и соображал. Поздно он лег в эту ночь, часа в два. Но мы не станем передавать все течение его мыслей, да и не время нам входить в эту душу: этой душе свой черед. И даже если б и попробовали что передать, то было бы очень мудрено это сделать, потому что были не мысли, а было что-то очень неопределенное, а главное - слишком взволнованное. Сам он чувствовал, что потерял все свои концы. Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы, за что, и сам он решительно не сумел бы изложить ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему этот лакей ненавистен как самый тяжкий обидчик, какого только можно приискать на свете. С другой стороны не раз охватывала в эту ночь его душу какая-то необъяснимая и унизительная робость, от которой он, - он это чувствовал, - даже как бы терял вдруг физические силы. Голова его болела и кружилась. Что-то ненавистное щемило его душу, точно он собирался мстить кому. Ненавидел он даже Алешу, вспоминая давешний с ним разговор, ненавидел очень минутами и себя. О Катерине Ивановне он почти что и думать забыл, и много этому потом удивлялся, тем более, что сам твердо помнил, как еще вчера утром, когда он так размашисто похвалился у Катерины Ивановны, что завтра уедет в Москву, в душе своей тогда же шепнул про себя: "а ведь вздор, не поедешь, и не так тебе будет легко оторваться, как ты теперь фанфаронишь". Припоминая потом долго спустя эту ночь, Иван Федорович с особенным отвращением вспоминал, как он вдруг, бывало, вставал с дивана и тихонько, как бы страшно боясь, чтобы не подглядели за ним, отворял двери, выходил на лестницу и слушал вниз, в нижние комнаты, как шевелился и похаживал там внизу Федор Павлович, слушал - подолгу, минут по пяти, со странным каким-то любопытством, затаив дух, и с биением сердца, а для чего он все это проделывал, для чего слушал - конечно, и сам не знал. Этот "поступок" он всю жизнь свою потом называл "мерзким" и всю жизнь свою считал, глубоко про себя, в тайниках души своей - самым подлым поступком изо всей своей жизни. К самому же Федору Павловичу он не чувствовал в те минуты никакой даже ненависти, а лишь любопытствовал почему-то изо всех сил: как он там внизу ходит, что он примерно там у себя теперь должен делать, предугадывал и соображал, как он должен был там внизу заглядывать в темные окна и вдруг останавливаться среди комнаты и ждать, ждать - не стучит ли кто. Выходил Иван Федорович для этого занятия на лестницу раза два. Когда все затихло и уже улегся и Федор Павлович, часов около двух, улегся и Иван Федорович с твердым желанием поскорее заснуть, так как чувствовал себя страшно измученным. И впрямь: заснул он вдруг крепко и спал без снов, но проснулся рано, часов в семь, когда уже рассвело. Раскрыв глаза, к изумлению своему он вдруг почувствовал в себе прилив какой-то необычайной энергии, быстро вскочил и быстро оделся, затем вытащил свой чемодан и не медля поспешно начал его укладывать. Белье как раз еще вчера утром получилось все от прачки. Иван Федорович даже усмехнулся при мысли, что так все оно сошлось, что нет никакой задержки внезапному отъезду. А отъезд выходил действительно внезапный. Хотя Иван Федорович и говорил вчера (Катерине Ивановне, Алеше и потом Смердякову), что завтра уедет, но, ложась вчера спать, он очень хорошо помнил, что в ту минуту и не думал об отъезде, по крайней мере совсем не мыслил, что поутру проснувшись первым движением бросится укладывать чемодан. Наконец чемодан и сак были готовы: было уже около девяти часов, когда Марфа Игнатьевна взошла к нему с обычным ежедневным вопросом: "Где изволите чай кушать, у себя аль сойдете вниз?" Иван Федорович сошел вниз, вид имел почти что веселый, хотя было в нем, в словах и в жестах его, нечто как бы раскидывающееся и торопливое. Приветливо поздоровавшись с отцом, и даже особенно наведавшись о здоровьи, он, не дождавшись впрочем окончания ответа родителя, разом объявил, что чрез час уезжает в Москву, совсем, и просит послать за лошадьми. Старик выслушал сообщение без малейшего удивления, пренеприлично позабыв поскорбеть об отъезде сынка; вместо того вдруг чрезвычайно захлопотал, вспомнив как раз кстати одно насущное собственное дело. - Ах ты! Экой! Не сказал вчера... ну да все равно и сейчас уладим. Сделай ты мне милость великую, отец ты мой родной, заезжай в Чермашню. Ведь тебе с Воловьей станции всего только влево свернуть, всего двенадцать каких-нибудь версточек, и вот она, Чермашня. - Помилуйте, не могу: до железной дороги восемьдесят верст, а машина уходит со станции в Москву в семь часов вечера - ровно только, чтоб поспеть. - Поспеешь завтра, не то послезавтра, а сегодня сверни в Чермашню. Чего тебе стоит родителя успокоить! Если бы здесь не дела, я сам давно слетал бы, потому что штука-то там спешная и чрезвычайная, а здесь у меня время теперь не такое... Видишь, там эта роща моя, в двух участках в Бегичеве, да в Дячкине, в пустошах, Масловы, старик с сыном, купцы, всего восемь тысяч дают на сруб, а всего только прошлого года покупщик нарывался, так двенадцать давал, да не здешний, вот где черта. Потому у здешних теперь сбыту нет: кулачат Масловы отец с сыном стотысячники: что положат, то и бери, а из здешних никто и не смеет против них тягаться. А Ильинский батюшка вдруг отписал сюда в прошлый четверг, что приехал Горсткин, тоже купчишка, знаю я его, только драгоценность-то в том, что не здешний, а из Погребова, значит не боится он Масловых, потому не здешний. Одиннадцать тысяч, говорит, за рощу дам, слышишь? А пробудет он здесь, пишет батюшка, еще-то всего лишь неделю. Так вот бы ты поехал, да с ним и сговорился... - Так вы напишите батюшке, тот и сговорится. - Не умеет он, тут штука. Этот батюшка смотреть не умеет. Золото человек, я ему сейчас двадцать тысяч вручу без расписки на сохранение, а смотреть ничего не умеет, как бы и не человек вовсе, ворона обманет. А ведь ученый человек, представь себе это. Этот Горсткин на вид мужик, в синей поддевке, только характером он совершенный подлец, в этом-то и беда наша общая: он лжет, вот черта. Иной раз так налжет, что только дивишься зачем это он. Налгал третьего года, что жена у него умерла и что он уже женат на другой, и ничего этого не было, представь себе: никогда жена его не умирала, живет и теперь и его бьет каждые три дня по разу. Так вот и теперь надо узнать: лжет аль вправду говорит, что хочет купить и одиннадцать тысяч дать? - Так ведь и я тут ничего не сделаю, у меня тоже глазу нет. - Стой, подожди, годишься и ты, потому я тебе все приметы его сообщу, Горсткина-то, я с ним дела уже давно имею. Видишь: ему на бороду надо глядеть; бороденка у него рыженькая, гаденькая, тоненькая. Коли бороденка трясется, а сам он говорит да сердится - значит ладно, правду говорит, хочет дело делать; а коли бороду гладит левою рукой, а сам посмеивается, - ну, значит, надуть хочет, плутует. В глаза ему никогда не гляди, по глазам ничего не разберешь, темна вода, плут, - гляди на бороду. Я тебе к нему записку дам, а ты покажи. Он Горсткин, только он не Горсткин, а Лягавый, так ты ему не говори, что он Лягавый, обидится. Коли сговоришься с ним и увидишь, что ладно, тотчас и отпиши сюда. Только это и напиши: "не лжет дескать". Стой на одиннадцати, одну тысячку можешь спустить, больше не спускай. Подумай: восемь и одиннадцать - три тысячи разницы. Эти я три тысячи ровно как нашел, скоро ли покупщика достанешь, а деньги до зарезу нужны. Дашь знать, что серьезно, тогда я сам уж отсюда слетаю и кончу, как-нибудь урву время. А теперь чего я туда поскачу, если все это батька выдумал? Ну едешь или нет? - Э, некогда, избавьте. - Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь, в Венецию? Не развалится твоя Венеция в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный человек, разве я не вижу. Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только, чтобы видеть: в серьез или нет человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка - значит в серьез. - Сами ж вы меня в Чермашню эту проклятую толкаете, а? - вскричал Иван Федорович, злобно усмехнувшись. Федор Павлович злобы не разглядел или не хотел разглядеть, а усмешку подхватил: - Значит едешь, едешь? Сейчас тебе записку настрочу. - Не знаю, поеду ли, не знаю, дорогой решу. - Что дорогой, реши сейчас. Голубчик, реши! Сговоришься, напиши мне две строчки, вручи батюшке, и он мне мигом твою цидулку пришлет. А затем и не держу тебя, ступай в Венецию. Тебя обратно на Воловью станцию батюшка на своих доставит... Старик был просто в восторге, записку настрочил, послали за лошадьми, подали закуску, коньяк. Когда старик бывал рад, то всегда начинал экспансивничать, но на этот раз он как бы сдерживался. Про Дмитрия Федоровича, например, не произнес ни единого словечка. Разлукой же совсем не был тронут. Даже как бы и не находил о чем говорить; и Иван Федорович это очень заметил: "Надоел же я ему однако", подумал он про себя. Только провожая сына уже с крыльца, старик немного как бы заметался, полез было лобызаться. Но Иван Федорович поскорее протянул ему для пожатия руку, видимо отстраняя лобзания. Старик тотчас понял и вмиг осадил себя. - Ну, с богом, с богом! - повторял он с крыльца. - Ведь приедешь еще когда в жизни-то? Ну и приезжай, всегда буду рад. Ну, Христос с тобою! Иван Федорович влез в тарантас. - Прощай, Иван, очень-то не брани! - крикнул в последний раз отец. Провожать вышли все домашние: Смердяков, Марфа и Григорий. Иван Федорович подарил всем по десяти рублей. Когда уже он уселся в тарантас, Смердяков подскочил поправить ковер. - Видишь... в Чермашню еду... - как-то вдруг вырвалось у Ивана Федоровича, опять как вчера, так само собою слетело, да еще с каким-то нервным смешком. Долго он это вспоминал потом. - Значит, правду говорят люди, что с умным человеком и поговорить любопытно, - твердо ответил Смердяков, проникновенно глянув на Ивана Федоровича. Тарантас тронулся и помчался. В душе путешественника было смутно, но он жадно глядел кругом на поля, на холмы, на деревья, на стаю гусей, пролетавшую над ним высоко по ясному небу. И вдруг ему стало так хорошо. Он попробовал заговорить с извозчиком, и его ужасно что-то заинтересовало из того что ответил ему мужик, но чрез минуту сообразил, что все мимо ушей пролетело и что он, пo правде, и не понял того, что мужик ответил. Он замолчал, хорошо было и так: воздух чистый, свежий, холодноватый, небо ясное. Мелькнули было в уме его образы Алеши и Катерины Ивановны; но он тихо усмехнулся и тихо дунул на милые призраки и они отлетели: "Будет еще их время", подумал он. Станцию отмахали быстро, переменили лошадей и помчались на Воловью. "Почему с умным человеком поговорить любопытно, что он этим хотел сказать?" вдруг так и захватило ему дух. "А я зачем доложил ему, что в Чермашню еду?" Доскакали до Воловьей станции. Иван Федорович вышел из тарантаса, и ямщики его обступили. Рядились в Чермашню, двенадцать верст проселком, на вольных. Он велел впрягать. Вошел было в станционный дом, огляделся кругом, взглянул было на смотрительшу и вдруг вышел обратно на крыльцо. - Не надо в Чермашню. Не опоздаю, братцы, к семи часам на железную дорогу? - Как раз потрафим. Запрягать что ли? - Впрягай мигом. Не будет ли кто завтра из вас в городе? - Как не быть, вот Митрий будет. - Не можешь ли, Митрий, услугу оказать? Зайди ты к отцу моему, Федору Павловичу Карамазову, и скажи ты ему, что я в Чермашню не поехал. Можешь али нет? - Почему не зайти, зайдем; Федора Павловича очень давно знаем. - А вот тебе и на чай, потому он тебе пожалуй не даст... - весело засмеялся Иван Федорович. - А и впрямь не дадут, - засмеялся и Митрий. - Спасибо, сударь, непременно выполним... В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. "Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него ни вести, ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!" Но вместо восторга на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь, какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг как бы очнулся: - Я подлец! - прошептал он про себя. А Федор Павлович, проводив сынка, остался очень доволен. Целые два часа чувствовал он себя почти счастливым и попивал коньячок; но вдруг в доме произошло одно предосадное и пренеприятное для всех обстоятельство, мигом повергшее Федора Павловича в большое смятение: Смердяков пошел зачем-то в погреб и упал вниз с верхней ступеньки. Хорошо еще, что на дворе случилась в то время Марфа Игнатьевна и вовремя услышала. Падения она не видела, но зато услышала крик, крик особенный, странный, но ей уже давно известный, - крик эпилептика, падающего в припадке. Приключился ли с ним припадок в ту минуту, когда он сходил по ступенькам вниз, так что он конечно тотчас же и должен был слететь вниз в бесчувствии, или. напротив, уже от падения и от сотрясения произошел у Смердякова, известного эпилептика, его припадок, - разобрать нельзя было, но нашли его уже на дне погреба, в корчах и судорогах, бьющимся и с пеной у рта. Думали сначала, что он наверно сломал себе что-нибудь, руку или ногу, и расшибся, но однако "сберег господь", как выразилась Марфа Игнатьевна: ничего такого не случилось, а только трудно было достать его и вынести из погреба на свет божий. Но попросили у соседей помощи и кое-как это совершили. Находился при всей этой церемонии и сам Федор Павлович, сам помогал, видимо перепуганный и как бы потерявшийся. Больной однако в чувство не входил: припадки хоть и прекращались на время, но зато возобновлялись опять, и все заключили, что произойдет то же самое, что и в прошлом году, когда он тоже упал нечаянно с чердака. Вспомнили, что тогда прикладывали ему к темени льду. Ледок в погребе еще нашелся, и Марфа Игнатьевна распорядилась, а Федор Павлович под вечер послал за доктором Герценштубе, который и прибыл немедленно. Осмотрев больного тщательно (это был самый тщательный и внимательный доктор во всей губернии, пожилой и почтеннейший старичок), он заключил, что припадок чрезвычайный и "может грозить опасностью", что покамест он, Герценштубе, еще не понимает всего, но что завтра утром, если не помогут теперешние средства, он решится принять другие. Больного уложили во флигеле, в комнатке рядом с помещением Григория и Марфы Игнатьевны. Затем Федор Павлович уже весь день претерпевал лишь несчастие за несчастием: обед сготовила Марфа Игнатьевна, и суп сравнительно с приготовлением Смердякова вышел "словно помои", а курица оказалась до того пересушеною, что и прожевать ее не было никакой возможности. Марфа Игнатьевна на горькие, хотя и справедливые упреки барина возражала, что курица и без того была уже очень старая, а что сама она в поварах не училась. К вечеру вышла другая забота: доложили Федору Павловичу, что Григорий, который с третьего дня расхворался, как раз совсем почти слег, отнялась поясница. Федор Павлович окончил свой чай как можно пораньше и заперся один в доме. Был он в страшном и тревожном ожидании. Дело в том, что как раз в этот вечер ждал он прибытия Грушеньки уже почти наверно; по крайней мере получил он от Смердякова, еще рано поутру, почти заверение, что "оне уж несомненно обещали прибыть-с". Сердце неугомонного старичка билось тревожно, он ходил по пустым своим комнатам и прислушивался. Надо было держать ухо востро: мог где-нибудь сторожить ее Дмитрий Федорович, а как она постучится в окно (Смердяков еще третьего дня уверил Федора Павловича, что передал ей где и куда постучаться), то надо было отпереть двери как можно скорее и отнюдь не задерживать ее ни секунды напрасно в сенях, чтобы чего, боже сохрани, не испугалась и не убежала. Хлопотливо было Федору Павловичу, но никогда еще сердце его не купалось в более сладкой надежде: почти ведь наверно можно было сказать, что в этот раз она уже непременно придет!.. ----------------
По улице идет человек, он что-то бормочет себе, улыбается или хмурится, оживленно спорит сам с собой. Прохожие реагируют по-разному – кто-то крутит пальцем у виска, кто-то спокойно проходит мимо – и не такое видали, опять же, ну чего странного, говорит человек сам с собой. А что делать, если рядом нет хорошего собеседника?!
Приятно поговорить с умным человеком. Особенно если этот умный человек у тебя всегда с собой – ты сам. Конечно, выразительно общающиеся с собой вслух люди на улице – это все же печальная картина, напоминающая кому о Робинзоне Крузо, кому о психушке, кому о тюрьме, кому – о приближающемся маразме.
Но на самом деле давайте будем честны: больше, чем с самими собой, мы не разговариваем ни с кем. То есть мы говорим про себя. Про себя любимого сами с собой.
Психологи утверждают, что человек сам с собой говорит примерно 70 % времени. Мы склонны этому верить. Наш внутренний голос дает нам советы, учит жить, напоминает о необходимых покупках и делах, оценивает, хорошо ли мы сделали свою работу. Вот сейчас, когда вы читаете эти строчки, вы уже наверняка начали внутренний спор, обсуждая какие-то мои фразы или продолжая их. Конечно, вы не говорили это вслух, но говорить вы уже наверняка начали…. Кто-то называет общение и, главное, слушание внутреннего голоса интуицией, кто-то логикой, но эти внутренние рассказы – это и есть наш внутренний диалог.
Источник внутренних стратегий
или Кто говорит в нашей голове?
Помните бородатый анекдот? Убегает ковбой от индейцев и думает: «Это конец!».
Внутренний голос подсказывает: «Нет, это не конец. Надо залезть на самое высокое дерево».
Залезает.
Индейцы поджигают дерево.
«Теперь конец!» - понимает ковбой.
«Нет, - говорит внутренний голос, - надо стрелять в главаря». Ковбой стреляет, индейцы злобно валят дерево. «Вот теперь – конец!» - удовлетворенно констатирует Внутренний голос.
Про разговор человека с самим собой существует множество анекдотов, в которых, как правило, внутренний голос дает множество полезных советов, в финале все же разрушающих жизнь или здоровье своего обладателя. В этих анекдотах внутренний голос становится как бы закадровым голосом Копеляна в фильме про Штирлица – это отдельное существо, гораздо больше знающее, чем его «внешняя оболочка». А что же он на самом деле такое, наш внутренний голос, ведущий с нами внутренний диалог – откуда он берется, зачем он нам нужен и как с ним бороться, чтобы он не разрушал ничего в нашей жизни, подобно своему двойнику из анекдотов?
Наблюдая за маленькими детьми, все родители замечают, что ребенок часто говорит с собой, комментируя свои действия. И все эти «ставлю кубик на кубик» он говорит не в расчете на воспитателя – он таким образом учится думать на языке.
У некоторых людей привычка комментировать свои действия вслух сохраняется – все мы видели процесс поиска нужной вещи, когда человек, ходя по комнате, рассуждает вслух: «Куда же я мог ее засунуть? Пришел вчера в этой куртке, может быть, в кармане? Нет, надо будет пойти на кухню и посмотреть, вдруг выложил…».
Этот процесс очень понятен и людям, которые уже во взрослом состоянии учат иностранный язык: в какой-то момент появляется желание проговаривать свои действия на новом языке, а потом приходит констатация факта: «Я начал на этом языке думать».
Внутренний диалог помогает нам не только формализовать в словах, но и формировать внутреннюю картину мира. А иногда даже полностью ее собой заменяет. Например, человек шел и споткнулся. Что произносит внутренний голос? «Вот понаставили, уроды, камней». То есть внутренний голос сообщил о том, что мир не совершенен. Другой человек в этот момент думает: «Ну, вот, как наденешь белые туфли, так сразу упадешь в грязь, и вообще – всегда у тебя так». Внутренний голос сообщил, что несовершенен как раз не мир, а этот споткнувшийся человек. Третьего внутренний голос утешил: «Ну, ничего, это пустяки, и вообще все будет хорошо, жизнь же – она как зебра…»
Откуда берутся все эти голоса? Очень большое количество голосов, звучащих внутри нас (мы берем не клинический случай, когда с человеком разговаривают ангелы или демоны, а нормального человека, внутри которого идет обсуждение его действий и поступков) – родом из детства. Эти комментарии действий – чаще всего то, что маленький человек слышит от родителей. Наш внутренний диалог формирует нашу самооценку!
Если прислушаться, то слова, звучащие в голове взрослого человека, часто имеют очень четкую «первоначальную» принадлежность: если попросить человека задуматься, кто произносит в его голове те или иные слова, то, подумав, он удивленно скажет: «Так мама говорила!»
И действительно, процесс обретения нашего «внутреннего друга», формирующего нашу самооценку, происходит так: маленький человек собирается в детский сад, а мама, спешащая на работу, его поторапливает раздраженно: «Кулема, давай быстрей, вечно ты копаешься, одна беда с тобой!».
Если ребенок часто слышит такой текст в детстве, он начинает так к себе относиться и дальше. Помните, как в «Алисе в Стране Чудес»? «Если поросенком вслух, с пеленок называют, баюшки-баю, Даже самый смирненький ребенок превратится в будущем в свинью».
Ну, в свинью- не в свинью, но, конечно, мамин голос «записывается» на магнитофончик в голове человека - и потом по жизни человек в «нужные» моменты начинает сам себе говорить этот текст. И если этот самый малыш закопается в садике с вещами, а никто этого не заметит, «бдительная мама» в голове все равно будет говорить - и вот уже малыш, натягивая на ноги сапоги и завязывая шарф, сам себе проговаривает: «Ну кулема, вечно ты копаешься!»
Те слова, которые ребенок чаще всего слышит, потом формируют его стратегии жизни. И раздраженные мамины слова формируют лузеров.
Понятно, что мы уже получили в наследство тот набор внутренних голосов, который получили. С ним тоже можно много что делать, об этом мы обязательно поговорим. Но какие выводы мы можем сделать для себя про «полученные в наследство» «пластинки» с записью голосов?
Во-первых, психологи подметили, что 70% людей, ведущих внутренний диалог, смотрят на себя глазами того, кто их не любит, придирается к ним, оценивает не в лучшую сторону. Выход напрашивается сам собой. Давайте введем в действие того, кто нас любит! Пусть он, как писатель, любуется своим персонажем (то есть нами), говорит: «Ах, как прелестны сегодня ее щечки…!» Можно учиться на примере того, как Лев Толстой описывал Наташу Ростову – любимую героиню. Чем мы хуже? Все в наших руках!
В то же время, мы можем начать формировать стратегии своих детей, предлагая им «победительные» стратегии. Моего маленького сына мы учили есть ложкой, одновременно проводя этот эксперимент. Показали – берешь, подносишь, глотаешь. Он все старательно исполнял, после каждой «удачной» ложки мы кричали: «Молодец!». На следующий день сын сам ел и кричал себе «мадееес». Но что примечательно - и теперь, если у него что-то получается, он сам себе говорит «молодец!». Пока вслух. Но думаю, что скоро он научится говорить себе «хорошим внутренним голосом» и внутри. Важно, что уже сейчас он знает, что он хороший.
А что же делать нам, взрослым, когда внутренний голос говорит нам гадости?!
Ну, во-первых, самое главное – не начинать с ним внутренне спорить, как тот самый ковбой. С кем спорим?! Если внутренний диалог – голос авторитетных для нас людей, переспорить их тяжело. И кроме того, начиная спорить, мы признаем право внутреннего голоса на отдельное существование. Но ведь эти мысли – это наша собственность, это часть нас!
Что вы подумаете, если я предложу вам поуговаривать свой палец согнуться? Бред, правда? Когда нам надо, мы просто сгибаем палец. Так же надо обходиться с внутренним голосом – это же ваш внутренний голос, и для того, чтобы им управлять, надо в первую очередь относиться к нему не как к живому существу, а как к пальцу.
А это значит, что можно попробовать как-то его преобразовывать, «сгибать».
Проведите эксперимент: попробуйте осуждающий вас текст «ну, вот всегда ты так, дотянешь до последнего, а потом мучаешься» произносить:
- в 2 раза быстрее
- голосом диснеевских мультфильмов
- или же, наоборот, растяните эти слова, пропойте голосом Шаляпина: «ну…что же ты….опять….»
Удается ли сохранять внимание на «трагическом и осуждающем» смысле фразы?
Замечаете свое отношение? Вы по-прежнему расстраиваетесь? Это пищание про «опять ты не справился с работой» - по-прежнему значимая для вас информация?
Один мой знакомый испытывал огромные сложности при знакомствах с девушками: ему, очень интересному внешне мужчине, казалось, что девушкам он не нравится. Каждый раз при знакомстве с девушкой он прокручивал в голове такой текст: «Она тебе скажет, дескать, откуда ты такой взялся, много таких вас…» В результате он заранее обижался - и не знакомился с девушкой. Или же шел знакомиться, но уже с таким выражением лица, которое не располагало для знакомства – и действительно получал такой ответ.
Дело в том, что наши внутренние диалоги отражаются в теле, и человек, внутри которого звучит текст «вот, опять ты ведешь себя, как идиот» может вызывать такую реакцию. Самое забавное, что в финале мы начинаем относиться к собеседнику (в данном случае – к девушке) так, как будто он действительно дал прогнозируемый ответ.
Но это можно и нужно изменить!
С моим знакомым мы проговаривали «мультяшным» голосом весь текст воображаемого «отказа» девушки, в финале я обязательно прибавляла: «Ну, самому-то не смешно?» Он смеялся, и это веселое отношение помогло ему потом строить уже настоящие диалоги с настоящими, а не воображаемыми, девушками.
Внутренний диалог – это не то, что дано раз и навсегда, им можно управлять. Что вы делаете, если вдруг по радио в машине начинает играть не нравящаяся музыка? Переключаете на другую волну, делаете потише или выключаете совсем. Вы так же можете переключить пластинку внутреннего голоса, а можете сделать потише. Задайтесь вопросом, откуда идет ваш внутренний голос. Например, мысленно перенесите его в коленку или мизинец… Какое отношение к мизинцу, который смеет вас осуждать, находясь на расстоянии метра восьмидесяти?!
Кстати, о разговорах с воображаемыми девушками. Дело в том, что тот «сериал» - диалоги и даже целые ситуации, которые мы прокручиваем в нашей голове, - к действительности, как правило, не имеют отношения. Это, конечно, хорошая возможность занять свою голову, например, пока идешь на встречу, но есть опасность, что на реальной встрече ваш собеседник просто не поймет причин вашего состояния.
Например, муж возвращается поздно домой и думает: «Я приеду, жена скажет, почему позже, я работал – знаю твою работу, небось, взяли пива с Сидоровым – да мы давно пиво не пьем – значит, водки…»… Человек подумал – и забыл, но на пороге вместо «здравствуй, дорогая» бросает: «Всю жизнь ты мне сломала!» Ведь «жена в голове» уже загнала его в угол. И даже если жена будет счастлива его видеть и ничего не скажет – все равно негатив из него вырвется.
В таком диалоге мужа и жены присутствуют не 2 человека, а четыре: она замужем за идиотом, он женат на стерве, и каждый говорит не с реальным супругом, а с тем, который в голове.
Беда в том, что наши самые мерзкие оппоненты, жены, мужья и критики сидят у нас в голове. Счастье в том, что реальные люди не настолько ужасные и гадкие!
Почему часто со сменой работы или жены у человека ничего в жизни не меняется? Потому что ничего не поменялось внутри: сменилось лицо начальника или жены, но остался тот «внутренний начальник» и та «внутренняя жена», которые были.
Так не лучше ли и здесь «сменить пластинку», запретить себе прокручивать «сериал» про стерву – а показать себе, например, любовную комедию с женой в главной роли. И увидите, от этого изменится ваша интонация и то лицо, с которым вы появитесь на пороге. И соответственно изменится и текст, который вас встретит.
Вирус человеческого мозга
Еще одно отрицательное свойство нашего внутреннего диалога в том, что он отъедает внимание, подобно компьютерному вирусу..
Сознательное внимание человека ограничено. Живя в огромном информационном потоке, мы осознаем 7 + - 2 объекта. Вот сейчас, когда вы читаете эту статью, обращаете ли внимание на звуки, которые вокруг?
Если да, то сколько их вы слышите? Сколько окон в комнате, где вы сидите? Если информация, которая у нас есть, в настоящий момент не важна, мы переключаемся. Эта способность нас бережет, но и мешает: когда идет внутренний диалог, он много нашего внимания берет на себя - и мы можем не замечать массы важных вещей во внешнем мире.
Например, тот самый мой знакомый, пока проговаривал за девушку ее «отрицательную речь», не замечал, как на него в это время с интересом смотрели другие девушки.
Гурджиев предлагал своим ученикам такую медитацию: выберите розу и начинайте ее созерцать молча. Как долго вы можете это сделать?
Человек обычно смотрит три секунды, потом начинает говорить с собой: «Это купили в переходе или в магазине? Интересно, какого она сорта? Голландская, наверное. Интересно, она пахнет? Сейчас все розы пахнуть перестали, а вот лет 10 назад…»
Выясняется, что большинство из нас не может одной минуты просто созерцать, не говоря внутри. Этот диалог уводит нас от реальности, делая нас умными, правыми, но мешая впитывать какие-то другие знания. Он не плохой, но он мешает правильно воспринимать реальность, погружает нас вовнутрь себя – вместо того, чтобы дать посмотреть на мир. Когда мы поглощены внутренним диалогом – все наши силы и эмоции уходят на него, и реальные ощущения притупляются.
Так, например, страшно мешает внутренний диалог в сексе. В голове у человека крутится что угодно: «А вот интересно, он читал Кама Сутру?» «А вдруг он включит свет и увидит, какая я толстая…», «Надо бы побелить потолок», «а что скажет мама?!»… И это отнюдь не способствует получению удовольствия от телесного контакта. За что многие любят алкоголь? Он вышибает внутренний голос, в котором всегда много запретов и морали.
Не зря есть техники по отключению внутреннего диалога. Научиться «отключать» его сложно, но можно после некоторых тренировок.
Вот, например, одна из них: найдите в визуальном канале и выберите 3 точки: одну близко, другую далеко, третью - посередине, но не на 1 линии. Например, край журнала, окно, дом за окном. Старайтесь сфокусироваться одновременно на всех трех точках. Наступает небольшая расфокусировка зрения – но это то, чего мы и добивались.
Теперь – слух. Выберите три звука: внутри вашего тела (например, дыхание), второй рядом (например, гудящий компьютер), третий – далеко (шаги за окном). Продолжая удерживать зрением три точки – слушайте три звука. А теперь выберите три точки на своем теле, расположенные максимально далеко друг от друга, например, большой палец правой ноги, точка на спине, точка на щеке. Подключите это ощущение к уже найденным точкам слуха и взгляда…
С возвращением. Заметили, что совершенно невозможно продолжать внутренний диалог – и делать это упражнение? Как только вы начинаете проговаривать: «Куда они все убегают?!» - в этот момент вы перестаете видеть, слышать и ощущать? И это объясняет, кстати, великую хитрость, при которой для хорошего любовного вечера ставят хорошую музыку и зажигают свечи – изменения в звуке и колеблющиеся тени от свеч привлекают внимание и загружают большинство каналов восприятия мира, помогая «заглушить» внутренние голоса.
Но это правило «выключать» внутренний голос будет очень полезно не только в любви, но и в бизнесе. На тренингах по переговорам мы часто обращаем внимание участников на то, что если они идут на переговоры, полными внутреннего диалога, то ведут переговоры с виртуальным персонажем.
Если идете к акуле бизнеса – вы будете с ним драться, даже не заметив, может быть, что он – не акула: ведь вы уже прорепетировали все, что скажете и что вам ответят. А на тренингах мы учим: в ситуации деловой коммуникации внутренний диалог - нам помощь постфактум, не вместо, а до переговоров должно быть «состояние uptime» – «растворенный во времени».
Зачем останавливать диалог?
Одно из направлений психологии говорит, что очень часто в нашем подсознании есть ответы на наши главные вопросы, но звучащий внутри диалог является теми воротами, которые не дают этот ресурс извлечь. Останавливая его, мы можем получить ответ на вопрос. Он заглушает все каналы, у нас как будто наушники на ушах - и мы не слышим «гласа божьего»…
Основные принципы молитвы во многих религиях: запахи, тело, зрение, пение задействуют ваше внимание полностью, вы ныряете в это, молитесь (иногда это даже монотонное повторение одной и той же «мантры», в процессе этого забываете о своем вопросе, но он никуда не девается, и когда в процессе молитвы активизируется подсознание (или же можно рассматривать это как подсказки высших сил, каждому по вере) –получаете ответы.
Еще одно свойство внутреннего диалога – он постоянно домысливает .
Вот, к примеру, начальник нахмурился, глядя на вас. О чем это говорит? Внутренний диалог тут же додумывает: «Ага, я пришел на 5 минут позже, наверное, он этим недоволен и хочет мне это выразить»… Или «наверное, скоро проверка»…
Найдите 10 причин, почему начальник нахмурился – и невроз обеспечен. А может, начальнику жали ботинки? Или болит голова? В конце концов, может быть, он ведет внутренний диалог со своей женой в голове – а вовсе не с вами?
Что же делать? Не домысливать – либо задавать вопрос напрямую начальнику, и узнавать все от него, либо не обращать внимания. А расстраиваться будете уже тогда, когда начальник оформит свое недовольство словами или примет какие-то действия. В конце концов, внутренний диалог – ваш союзник или еще один враг?
Настроение и состояние
Наши внутренние диалоги очень зависят от нашего настроения и состояния, и это мы тоже все знаем на практике. Настроение – от слова «настроить». Настройщики роялей настраивают рояли. Мы, по сути, должны уметь настраивать себя, приводить себя в настроение. А мы относимся к настроению так, как будто оно от нас не зависит: «у меня сегодня нет настроения!». Между тем, себя можно настроить и на хорошее, и на плохое. Если хотите на плохое – почитайте как можно больше криминальных новостей, посмотрите боевики из советской действительности, поговорите во дворе о том, что стало хуже, вспомните, что стареете, найдите дефекты в своей одежде. И если вы, настроив себя таким образом, собирались идти на переговоры, можете заодно заранее объяснить, почему они обязательно провалятся.
Кому из нас нужно такое настроение? Никому. Давайте тогда учиться настраивать себя на позитив. Например, посчитаем плюсы в нашей жизни. Ваш внутренний голос возмущается: «Где же найти плюсы!». Смените его интонацию с возмущающейся на вопросительную – и давайте искать.
Выпишите 10 хороших событий, которые произошли с вами за день. От глобальных («выдали премию») до маленьких («удобные ботинки»). Сопротивляющийся вредный внутренний голос ехидно спрашивает: «Где же я их столько наскребу?!» Наскребайте, старайтесь. Обратите внимание на окружающее. Посмотрите, что вам в себе нравится. Даже, допустим, если вы скажете: «Ногти у меня ничего…» - это уже шаг. Обратите внимание на счастливые лица в толпе. Да, конечно, там есть не только счастливые лица, но в розе есть лепестки, а есть колючки - сконцентрируйтесь на лепестках. И потом пусть ваш внутренний голос спросит вас: «Чем еще порадует меня этот день?» Ответьте. Только – без иронии!
обобщает и едет по тем рельсам, которые есть, а эти рельсы прокладываем мы. Таким образом, вы позволите внутреннему голосу записать другую, оптимистичную, пластинку. Все методики аутотренинга помогают сменить рельсы для внутреннего голоса и дать ему хорошее настроение.Еще важное слово – «состояние». Буквально означает - с чем рядом со-стоим?
У буддистов есть практика – стоять рядом со статуями Будды в той же позе. Делать это я не предлагаю, но давайте будем обращать внимание на то, с чем мы рядом состоим, кто нас окружает? Те, кто говорит, «какие все сволочи» - или люди, которые улыбаются? Какие книги и фильмы мы смотрим? Этим мы заряжаемся, задавая рельсы для внутреннего диалога. Давайте использовать настроение и состояние по назначению, их направлять и получать удовольствие.
Ну, во-первых, это практически невозможно и удается только людям, много лет совершенствующимся в высших духовных практиках. А во-вторых, он нам нужен – просто его надо сделать другом. Ведь он:
- помогает нам находиться в социуме, думать словами. Вы замечали, наверное, что люди, которые постоянно находятся в медитации (вариант – погружены в работу с компьютером и его деталями), с точки зрения обычных людей не очень удобны в общении, потому что для них формулировка мысли вслух – это очень тяжелая работа?
- позволяет запоминать последовательность событий
- помогает продумать систему публичного вступления – только ДО того и ПОСЛЕ того, но главное – не во время! Ведь это смешно, когда человек говорит сам с собой, не замечая, что аудитория уже спит. Внутренний диалог должен быть конструктивным, нести положительные эмоции, помогать достигать целей. Помогать структурировать опыт, а не заменять его.
- помогает нам находиться в благостном состоянии – если мы, конечно, над этим поработали. Как говорит русский народ, «сам себя не похвалишь – никто не похвалит»
Внутренний диалог – то, что позволяет нам выглядеть умными, главное, что мы должны еще иметь время на получение обратной связи и реакции на нее.
Ну, а если все же очень, очень хочется продолжать диалоги со своим единственным другом – ваш выбор. В наше время эти диалоги становятся еще более комфортными: повесьте себе на ухо фурнитуру мобильника – и говорите всласть, никто и не подумает, что это - не телефонный разговор с самим собой. Зато всегда приятно поговорить с по-настоящему умным человеком!
«С умным человеком и поговорить любопытно»
Ф. Достоевский. «Братья Карамазовы»
В своих многочисленных отзывах о Достоевском Роберт Музиль чаще всего останавливается на «Дневнике писателя» как на произведении, имеющем сверхжанровую природу и чрезвычайно актуального для современных политических и культурных событий содержания. Особенно в последние годы своей жизни австриец находит все новые и новые параллели между своей жизнью и жизнью русского писателя, между Россией и Австрией: «В заключении я бы Вам еще рассказал (но, к сожалению, у меня сейчас уже нет на это времени), что в последнее время, кстати, не без связи с актуальными событиями, а также нашим разговором, я очень много читал Достоевского, а именно, с невероятно особенным интересом, - его политические сочинения. Я заведен как волчок» . И таких высказываний немало: то Музиля не удивляет, что героя, которого изобразил Достоевский, можно теперь найти в Германии[i] , что Европа стала такой, которой видел ее Достоевский, то он хочет написать о «Пушкинской речи», о «журнализме» Достоевского, поскольку «Достоевский это есть Россия» , а «преступность» России начала проявляться на его родине, будто Россия привнесла в нее нечто необъяснимое, какой-то «чужой мир», который начал прорастать в ней .
Иная двойственность представлена отмеченными парами Иван - Смердяков; Ульрих - Моосбруггер. Между ними возникает чрезвычайно напряженный внутренний диалог. Смердяков притягивает Ивана, Иван внутренне противится, но почему-то вступает в разговор со Смердяковым, хочет пройти мимо него (слуги), но почему-то останавливается и завязывает беседу. Ульрих также поддается необъяснимому увлечению делом убийцы Моосбруггера. Элемент влечения, искушения Смердяковым и Моосбруггером героев очевидно. Герои, сами не желая того, некой магической силой притягиваются к их двойникам, входят в определенный контакт с ними, становясь зависимыми от них.
Чижевский писал, что верный путь для появления двойника - это самоуничтожение героя: «Этическая функция появления двойника, пожалуй, сходна с этической функцией смерти - утрата бытия субъектом (ибо утрата конкретности низводит субъекта до безличности, до «вещности», все равно в смысле материального или абстрактно-идеального бытия, т.е. снимает бытие субъекта как субъекта) с последней решительностью ставит перед субъектом проблему: или обретение устойчивости и новой жизни в абсолютном бытии, или уход в ничто» [Чижевский 2007, 73]. Иван постоянно хочет уйти от действительности, он не принимает этого божьего мира, он хочет уехать из страны, он думает бросить кубок об пол: «Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего и отойду... не знаю куда». Ульрих, которому, кстати, на тот момент тридцать два года, разочаровавшись в идее стать «выдающимся человеком», в мире, наполненном свойствами без человека, переживаниями без переживающего, в мире «распада антропоцентрического мировоззрения», размышляет о смысле «возможного» («ведь если есть мир реального, то должен быть и мир возможного»), решает на год «взять отпуск от жизни». И Иван, и Ульрих удаляются от реальности; находясь в мире возможного, они лишь наблюдают за реальным. Они - наблюдатели жизни, а не ее действующие лица. Это добровольное исключение себя из жизни («утрата бытия субъектом» по Чижевскому) создает почву для появления двойников - именно двойники способны действовать.
Ульриха называют «человеком без свойств», человеком «возможного», а не реального мира, то есть некой будущей утопичной жизни. Реальную жизнь наполняют его оппоненты: Арнгейм, Ганс Зепп. «Появление двойника ставит перед человеком вопрос о конкретности его реального существования» » [Чижевский 2007, 73], - пишет Чижевский. Центральный вопрос «Человека без свойств»: как должен интеллектуальный человек относиться к реальности. Ульрих, выбрав для себя сферу «возможного», дарует реальность вместе со своими свойствами своим двойникам. Неслучайно Арнгейм ощущает нечто объединяющее его с Ульрихом: «Арнгейм вдруг понял, что на жизни этого человека лежала та же тень, что и на его жизни, но оказывала там другое действие!». Потенциалы, заложенные в главном герое (стать великим человеком, действовать и писать для современного общества, быть его Спасителем, тем самым Новым Человеком, в ожидании которого пребывает вся страна) выражаются в его антагонисте-двойнике - Арнгейме, великом писателе, предпринимателе, политике: «бытие Арнгейма было заполнено деятельностью; он был человеком реальности...» [Музиль 2007, 222]; в салон Диотоимы приходили, «чтобы посмотреть на этого нового человека» [Музиль 2007, 223]. Ульриха же, напротив, «...реализация всегда привлекает... меньше, чем нереализуемое, причем... не только нереализуемое в будущем, но в такой же мере и то, что прошло и упущено» [Музиль 2007, 318].
Проблему дарения свойств ставил Достоевский в «Братьях Карамазовых»: Смердяков крадет идею Ивана. Убив отца сугубо по личным мотивам, Смердяков лишь прикрывается теорией Ивана. Иван же - недействующий герой. Интересно, что носящие идею герои (как говорит брат Дмитрий: Иван «идею таит») вслух свои мысли высказывают достаточно редко. Мы узнаем их теории либо через их тексты или сочинения (поэма Ивана «Великий Инквизитор» или исповедь Ставрогина), либо в пересказах и репликах других персонажей, в действии и взглядах которых часто узнается проецирование теории героя. Причем часто эта спроецированная теория искажается ее новым носителем, так интерпретируется, что с трудом можно судить об ее исходном варианте. Так все высказывания Ставрогина нам подаются как бы возвращенными ему Шатовым, Кирилловым, Верховенским. И мы не знаем, насколько точны эти новые версии. Неразговорчив и Иван. Его теория, отнесенная к убийству отца, преподносится в устах Смердякова. Сущность Ивана очень точно определяет его брат Митя: «Иван сфинкс и молчит, все молчит» (глава «Гимн и секрет»). Таким образом, герой является недействующим и молчащим, в то время как его теория используется и осуществляется его двойником.
Подобною структуру диалогов можно встретить в «Человеке без свойств». К примеру, Арнгейм, пытающийся внушить Ульриху свои установки и принципы, в прямой конфронтации с Ульрихом практически не встречается. В основном их спор передается через разговоры того или другого с Диотимой, родственницей Ульриха. Причем Диотима обычно укоряет Ульриха в его несдержанности и нежелании принять и оценить гениальность Арнгейма.
Если Ульрих позиционирует себя как человека без свойств, то есть человека, не принимающего этого общества и готового, завершенного мира, то Арнгейм, живущий этим и только этим миром, подобно любому типическому двойнику, как бы присваивает себе свойства Ульриха, представляя собой деятельного человека власти и «великого писателя». Так присвоил себе тень двойник-искуситель Петера Шлемиля - человека без тени, героя романа Шамиссо. А нос в Петербургской повести Гоголя - свойства своего господина.
Помимо дарения-присвоения свойств выявляется второй как бы противоположенный первому аспект двойничества - проблема навязывания свойств.
Это новый вид двойничества, отличный от первого типа, известного нам прежде всего по романтическим новеллам, в которых двойник присваивает качества, способности, свойства героя, порой «крадет» часть его существа (будь то нос или тень), обособляется от героя и, став отдельно стоящим субъектом, всячески пытается навредить герою, превзойти или даже уничтожить его. С появлением образа Смердякова можно говорить о новом двойнике, навязывающем свои свойства герою. Он не возникает более из части тела героя, а является изначально самостоятельной личностью, которая искушает героя, убеждая его, что тот несет ответственность за деяния двойника, что они будто повязаны чем-то единым. Так, например, Иван замечает, что Смердяков стал считать себя с ним «как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем было уже что-то условленное и как бы секретное, что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим около них копошившимся смертным так даже и непонятное». Смердяков навязывает Ивану свое «Я», внушая ему, что между ними существует некая таинственная связь. Неслучайно, когда Иван уезжает в Чермашню и физически отсутствует рядом со Смердяковым, тот успевает осуществить свой план убийства якобы по Ивановой теории, чтобы затем, когда вернется герой, внушить ему, что за содеянное в ответе оба.
Видимо, в том числе образ Смердякова имел в виду Музиль, говоря о «демонизации низшего слоя общества» в творчестве Достоевского. Низший слой, искушающей интеллигенцию ответственностью за него, чувством вины за него.
В «Человеке без свойств» Музиль так выстраивает образы убийцы столяра -Моосбруггера и Ульриха, что они находятся в постоянном диалоге, постоянной перекличке. Вспомним, что Ульрих хотел стать «спасителем или преступником». Убийцу общество воспринимает как спасителя. Помешавшаяся на теме Моосбруггера Кларисса (жена друга юности Ульриха), предлагает объявить год Ницше в честь Ульриха и одновременно с этим сделать что-нибудь для гениального музыкального убийцы Моосбруггера, которого она сравнивает с Ницше, поскольку оба сошли с ума. Затем она решает зачать от Ульриха ребенка, чтобы родить «Нового Человека», а, получив от него отказ, решает посвятить себя спасению убийцы из народа. Интересно, что даже сюжетные линии Моосбруггера и Ульриха пересекаются. Моосбруггер предстает на суде, где его допрашивают и обвиняют. По глупой случайности в полицейское отделение попадает и Ульрих, где и его допрашивают, а его личность подвергается полному обезличиванию стражами порядка. Эпизод перед убийством Моосбруггером проститутки отражается в эпизоде возвращения Ульриха домой: ему также как и убийце встречается девушка легкого поведения. Существенно, как относятся женские персонажи по отношению к обоим. Ульрих находится в центре эротических притязаний: любовница Бонадея, жаждущая от него ребенка Кларисса, молодая социалистка Герда, воспринимающая его как Учителя (в том числе и в любви). Второй эротический центр олицетворяет собой Моосбруггер. Все выше перечисленные женщины проявляют наивысший интерес к нему, желают спасти его, чувствуют призвание стать его Женщиной-освободительницей.
Таким образом, герой невольно повторяет, либо прокручивает в своем сознании возможность осуществления того, что уже осуществил его двойник.
Вышедший за пределы морали Моосбруггер, совершивший убийство, говорит, что совершил его по убеждению, что он анархист. Теорию новой морали, однако, разрабатывает Ульрих, погружаясь в «другое состояние» („anderer Zustand"). Подкрепляя свое преступление теорией Ивана, Смердяков убивает отца по своим собственным корыстным потребностям и из ревности, а затем «навязывает» ответственность Ивану. Но ни идея «другого состояния», ни теории Ивана о мире, Боге и Великом Инквизиторе не объясняют, как бы на первый взгляд они не были схожи, преступные действия их двойников.
Общество, изображенное Достоевским и Музилем, восторженно восхищается преступностью, не проводит грань между Спасителем и преступником. Рассуждения Лизы о любви к преступлению («все говорят, что ненавидят дурное, а про себя все его любят... Послушайте, теперь вашего брата судят за то, что он отца убил, и все любят, что он отца убил») практически слово в слово проявляются во всеобщем увлечении судьбой убийцы Моосбруггера.
Тема ожидания прихода нового человека, новой морали, явления чуда продолжает Музиль вслед за Достоевским.
Кто избран и призван? Кто тот «новый человек», которого ждет вся страна Какания - вот вопрос романа «Человек без свойств». Ульрих и Арнгейм - два достойных кандидата на роль спасителя. Оба героя размышляют на тему возвращения Бога на землю. По тексту сначала Арнгейм, затем в качестве возражения проблема возвращения Христа откликается в речи Ульриха. «Не подлежало никакому сомнению: вернись сегодня Бог, чтобы установить среди нас Тысячелетнее царство, ни один практичный и опытный человек не оказал бы доверия этому предприятию...», - рассуждает Арнгейм. Семью главами позже на заданную Арнгеймом тему реагирует Ульрих. Но отвечает он не на идею возможного возвращения Бога, а, прежде всего, на смелое обращение Арнгейма к Господу, который «посоветовал бы Господу построить Тысячелетнее Царство по коммерческим принципам и поручить управление им крупному коммерсанту, разумеется, с широким философским кругозором» [Музиль 2007, 573]. Националист, оппозиционер «параллельной акции», политический противник Арнгейма, Ганс Зеп также не прочь претендовать на роль спасителя: он «не считал вполне решенным, что этим раскрепощающим спасителем никак не может быть он...» [Музиль 2007, 632]. Сам же Ульрих отдает себе отчет, «сколько спасителей налицо уже сегодня» [Музиль 2007, 632]. Среди них и Арнгейм, и Зеп, а вот «вернись ныне сам Христос, - считает Ульрих - он застал бы еще худшую картину, чем в тот раз; озабоченные нравственностью газеты и книжные объединения нашли бы его тон недостаточно задушевным, и большая мировая пресса вряд ли бы предоставила ему свои столбцы!» [Музиль 2007, 632]. Именно та пресса, которая так любит и печатает Арнгейма. В этом смысле становится понятным постоянный отказ Ульриха что-нибудь написать для эпохи («Герда: - Почему вы не напишете книгу о своих взглядах, вы может быть, помогли бы этим себе и нам? - С чего бы вдруг я стал писать книгу? - воскликнул Ульрих. - Меня как-никак мать родила, а не чернильница!» [Музиль 2007, 554]). Он не хочет вставать в ряд прочих «спасителей». Он, скорее, просто наблюдатель эпохи: роман не случайно начинается с того, что Ульрих стоит у окна и наблюдает за жизнью вовне.
Проблема двойников как ложных спасителей, искушающих своими действиями героев, стала чрезвычайно актуальной для всего ХХ века. То о чем лишь думали и писали, становилось реальностью. Так, ивановского Инквизитора можно увидеть в образе Арнгейма, который предлагает Богу «исправить его подвиг».
Другой австрийский писатель Х. Додерер сказал однажды, что двойник ходит вокруг да около и от нашего лица делает то, что мы могли бы сделать, но никогда бы не сделали. Проблема сосуществования героя и двойника, их взаимосвязь и взаимодействие, постоянное чувство вины и ответственность героя за поступки двойника, интеллигенции за народ, составляющая суть практически всех произведений Достоевского, переосмысливается Музилем, который не просто предвидит, но уже видит царство вступившего в свои владения двойника-атихриста и внемлющий ему народ.
Литература
Гессе 1919 - Гессе Герман. Братья Карамазовы, или Закат Европы (http://www.hesse.ru/books/articles/?ar=41).
Достоевский 1973 - Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 5. Л.: Наука, 1973.
Иванов 1980 - Иванов В.В. Близнечные мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1980. Т. 1.
Музиль 2007 - Музиль Р . Человек без свойств. М.: Художественная литература, 1984.
Музиль 2009 - Musil R . Klagenfurter Ausgabe DVD-Version 2009.
Чижевский 2007 Чижевский Д. И. К проблеме двойника // Вокруг Достоевского: В 2 т. Т. 1: О Достоевском: Сборники статей под ред. А.Л. Бема / Сост., вступ. ст. и коммент. М.Магидовой. М.: Русский путь, 2007.
